Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [36]

А. С. Пушкин

Глава первая. Замыслы Годунова

Юродивая в тереме Годунова. – Тайное совещание. – Дьяк Михайло Битяговский. – Царевич, Богом спасаемый. – Яд не действует. – Страшный замысел.

Было около полудня. Боярин Борис Феодорович Годунов возвращался из дворца. Подошедши к своему дому, он набожно помолился на все стороны и уже начал взбираться на высокое крыльцо, как позади его раздался женский голос: «Здорово, боярин!» Годунов обернулся и увидал женщину лет сорока, высокого роста, с желтым, истомленным лицом и впалыми глазами, на устах которой блуждала какая-то неопределенная улыбка. Она была одета в черный поношенный сарафан, такого же цвета повязка покрывала ее голову; но в одежде ее была заметна особенная странность и небрежность.

– Здорово, боярин! – повторила она, подходя ближе к Борису. – Как живешь-можешь? Углицкие тебе кланяются…

– Здравствуй, Агафьюшка! – отвечал Годунов ласково и приподнявши шапку. – Давно ли из Углича?..

– Недавно, родимый, недавно! Почесь что только ввалилась в Москву, да и поспешила к благодетелю; весточка есть…

Борис подал знак, чтобы она молчала и следовала за ним. Вошедши в свой рабочий терем, Борис тщательно запер дверь и, опустившись в кресло, обитое малиновым бархатом, обратился к незнакомке, которая почтительно стояла перед ним.

– Теперь говори, Агафья, – сказал Годунов, склонивши голову на руку и облокотясь об стол, подле которого сидел, – теперь говори! А вперед будь осторожнее и не начинай на улице такой речи, которую должно вести за замком…

– Ладно, боярин, – отвечала Агафья, поклонившись. – Вперед будем учиться у твоей милости хитрости, уму и разуму, а на былом не взыщи: ведь мы, угличане, не вам, москвичам, чета; в нашу душу смотрись как в матушку Волгу, а в вашей, как в Неглинке, и ворон не увидит, как он черен… – Говоря эти слова, незнакомка значительно улыбнулась.

– Полно, Агафьюшка, говорить речи праздные, – молвил Годунов, – скажи лучше, что нового в Угличе?.. Что царевич?..

– Слава тебе господи, живет и здравствует! – отвечала Агафья.

– Стало быть, мое приказание не было исполнено? – спросил Борис снова, нахмуривши брови…

– А кто их ведает! Говорят, что трудились, да ведь ты то подумай, Федорыч, что Господь хранит всякого неповинного, а выше Бога, не взыщи, никто не будет, и влас с главы без воли Его не погибнет…

В это время кто-то сильно постучал в дверь. Борис вздрогнул, но, тотчас же оправившись от испуга, встал с своего места и, подошедши к двери и не отпирая, спросил вполголоса:

– Кто там?

– Приезжий из Углича дьяк пришел и неотступно желает бить челом твоей милости; прикажешь ли впустить, боярин? – отвечал из-за дверей голос.

Борис улыбнулся, взглянул на Агафью и молвил:

– Гости за гостями и всё углицкие; верно Битяговский!.. Позови его! – прибавил Годунов и, щелкнувши ключом, возвратился на свое место. Лишь только он уселся, как дверь отворилась и вошел мужчина высокого роста, пожилых уже лет, свирепого и ужасного вида. Рыжие волосы на голове и бороде, испещренные предательскою сединою, при первом взгляде на вошедшего могли бы напоминать каждому страшного духа тьмы, присланного из ада на землю для исполнения какого-нибудь бесчеловечного предприятия, а серые глаза, подернутые туманною оболочкою и находившиеся в беспрерывном движении, ясно говорили, что это злодей, для которого нет ничего священного: таков был дьяк Михайло Битяговский.

Сделавши несколько поклонов перед иконою, висевшею в переднем углу, Битяговский отвесил чуть не земное почтение Годунову и потом, обратившись к Агафье, сказал:

– А! Юродивая, уж ты здесь! Скоренько залетела, за тобою не успеешь…

– He взыщи, Мишенька! – отвечала Агафья, улыбнувшись. – Что тебе дивиться, ведь наше дело не боярское: нет пуховой перинки, не на чем нежиться лишний часок, нет дорогого убранства, не во что рядиться до полудня. – «Лег – свернулся, встал – стряхнулся», – говорит пословица. Вот и успела раньше тебя принести Федорычу от углицких поклон.

Борису, по-видимому, наскучила двусмысленная болтовня юродивой, и он, чтобы прервать ее речь, обратился к Битяговскому с вопросом:

– Что нового, Михайла, как поживают наши углицкие?

– Слава богу, боярин, – отвечал Битяговский, – твоими молитвами и попечениями здравствуют себе… Царица Мария Феодоровна любуется своим сынком-царевичем, родня ее – бояре Нагие с утра до ночи бражничают, а царевич Димитрий Иоаннович цветет, что твой маков цвет, и красив, и умен… да! умен так, – прибавил Битяговский помолчавши, – что и сказать нельзя. Коли прикажешь, боярин, так я расскажу тебе про его забавы, хоть про одну примерно…

На лице Годунова явно блеснуло нетерпение, но Битяговский, как будто не замечая того, продолжал:

– Мне рассказывала про это мамка его, боярыня Волохова; однажды, Великим постом в нынешнем году, царевич вышел с своими товарищами, боярскими детьми, на задний двор гулять и тешиться, велел им из снегу, который еще не стаял, наделать столбиков, и столбики те похожи были на образ человеческий; один из этих столбиков был выше всех и стоял на месте почетном. Вот, как все было готово, он и давай их косить деревянным мечом, кому отсечет руку, да примолвит: «вот тебе, боярин Клешня, – будь вперед умнее»; другого проколет насквозь, да закричит: «вот и тебе, князь Шуйский, – не хитри!..» наконец подошел к столбику, что был выше всех, отхватил совсем прочь голову, сам захохотал и проговорил: «и твоя денежка не щербата, Борис Годунов, ты всех выше, тебе и подарок почетнее!..» Потом царевич бросил свой меч и побежал в хоромы, приговаривая: «так им будет в мое царствование!..» Умен, так умен, что и сказать нельзя!..