Мао Цзэдун - [245]

Вместо того чтобы возвыситься над схваткой, как рассчитывал Председатель, Дэн Сяопин и Ван Хунвэнь оказались вовлеченными в нее.

Как это часто бывало и в прошлом, выбор поля боя сделал сам Мао. В мае 1973 года на рабочем совещании ЦК он предложил начать кампанию критики умершего две с половиной тысячи лет назад Конфуция. Поводом послужило то, что Линь Лиго неоднократно сравнивал Председателя с Цинь Шихуаном, первым императором династии Цинь, который «сжег все книги и закопал ученых живыми в землю». Его сравнение Мао всегда находил для себя весьма лестным. Однако на сей раз он интерпретировал метафору таким образом, что Линь Бяо и сын, выступая против Цинь Шихуана, становились тем самым на сторону Конфуция и превозносимой им системы феодального землевладения. Как это часто бывает, суть оказалась несколько сложнее своей видимости. Проводя параллели между Линь Бяо и Конфуцием, Председатель поступил в полном соответствии со старой поговоркой, призывавшей, «указывая на тутовое дерево, поносить иву». Главной мишенью для нового движения должен был стать не Линь Бяо и не Конфуций: эту роль Мао отвел Чжоу Эньлаю.

Напрямую об этом не произносилось ни слова. Но в состоявшейся летом беседе с Чжан Чуньцяо и Ван Хунвэнем, подчеркивая необходимость скорейшего развертывания критики Конфуция, Мао сделал весьма прозрачный намек. Внезапно он завел речь о том, что МИД давно уже не советуется с Председателем по «важнейшим вопросам», а это с неизбежностью ведет к «новой вспышке ревизионизма». Ответственность за работу МИДа лежала на Чжоу. Именно в его стенах Премьер годом ранее призывал к борьбе с «левачеством», и Мао не забыл прозвучавших там слов. Кампанией критики Конфуция Председатель как бы предупреждал Чжоу и других ветеранов: не пытайтесь поставить под вопрос завоевания «культурной революции».

Неожиданный удар подорвал силы и без того больного Премьера. Когда в ноябре 1973 года Г. Киссинджер в шестой раз приехал в Пекин, он нашел Чжоу «необъяснимо сомневающимся в себе самом». Куда-то без следа исчезли его язвительность и остроумие. Во время обсуждения проблемы Тайваня, написал Киссинджер позже, он впервые почувствовал готовность собеседника продолжить нормализацию китайско-американских отношений без условия разрыва существующих связей между Вашингтоном и Тайбэем (на следующий день ее проявил и Мао). Однако что то в их разговоре — китайские протоколы не уточняют, что именно, — насторожило двух присутствовавших на беседе чиновников МИДа, и на следующий день Мао доложили о «неправомочных заявлениях» Премьера. В декабре Председатель решил, что Чжоу должен признать допущенные ошибки. Созвали заседание Политбюро, на котором Цзян Цин обвинила его в предательстве и «безудержном стремлении как можно быстрее занять место товарища Мао Цзэдуна». Ее слова в адрес человека, находившегося в последней стадии рака, звучали полным абсурдом. И тем не менее она призвала развернуть против Премьера такую же борьбу, что велась с Лю Шаоци и Линь Бяо.

Но тут вмешался Мао. В беседе с Чжоу и Ван Хунвэнсм он сказал, что единственной личностью, претендующей на пост Председателя, является сама Цзян Цин. Безусловно, отмстил он, в некоторых вопросах Чжоу был не прав, однако нет никакой необходимости отстранять его от руководящей работы.

Несмотря на эти заверения, очень скоро всю полноту ответственности за деятельность МИДа Премьер передал Дэн Сяопину, а в стране полным ходом началась кампания «критики Линь Бяо и Конфуция».

Для Председателя ее цели остались неизменными: окончательно разбить «ревизионизм» и отстоять завоевания «культурной революции». Вместе со своими сторонниками Цзян Цин видела в ней удобное средство подорвать позиции Премьера, изолировав тем самым и набиравшего силу Дэн Сяопина: в нем радикалы усматривали основное препятствие на собственном пути к верховной власти.

В результате на общество выплеснулся мутный поток исторических и политических инсинуаций, сопровождаемый мелочными нападками на личность Премьера. Радикалам было необходимо вывести массы из состояния покоя, сделать то же, чего добился Мао своим лозунгом «Бунт — дело правое», семью годами ранее призвавшим под флаги «культурной революции» миллионы хунвейбинов. Действия Цзян Цин оказались настолько эффективными, что, узнав о произошедших в отдельных районах страны вооруженных столкновениях, Председатель был вынужден разослать провинциальным парткомам директиву, запрещавшую создание массовых организаций.

Будучи крайне недовольным попытками радикалов свести кампанию к вульгарной борьбе между фракциями, 20 марта 1974 года Мао направил записку Цзян Цин. Он справедливо считал супругу той скрытой силой, которая приводила в движение весь неспокойный политический механизм:

«Долгие годы я предупреждал тебя относительно ряда моментов, но ты предпочитала пропускать мои слова мимо ушей. Есть ли какой-нибудь смысл в наших встречах?.. Мне восемьдесят лет, я серьезно болен, но тебя это нисколько не волнует. Сейчас ты купаешься в куче всяких привилегий, но что будет с тобой после моей смерти? Подумай об этом…»