Маньяк - [43]

Таким образом, в последующем еще не раз я привлекался к работе с Андреем Романовичем — когда на день, когда на полдня, каждый раз, когда следователь сталкивался с непреодолимыми для него психологическими трудностями, блокировавшими дальнейший ход следствия. Так, 30 ноября официально было оформлено постановление о привлечении меня в качестве специалиста, и в тот день мы работали вначале, но недолго, втроем, потом опять наедине. Работа продолжилась 13 декабря, когда я был вызван официально, через ректорат. В этот день решались вопросы развития криминального сексуального поведения, его возникновения, что было очень важно для следствия. Еще одной из задач на этот день было выяснение смысла повреждений и судьба удаляемых органов. Использование специальных знаний и методов и на этот раз помогло Чикатило преодолеть себя и впервые в своей жизни рассказать о том, чего не мог поведать не только следователю, но и избегал вспоминать сам. Путь был проторен, Чикатило психологически подготовлен и в последующем начал продуктивную работу со следователем и по этой тематике. Передаю суду копию моих записей того дня.

День 18 января был посвящен, по заданию следователя, анализу и выявлению легенды, которая обеспечивала ему беспрепятственную проводку жертв от места контакта с ними до места происшествия. Копию этих записей передаю суду.

Был еще один день — 25 января, но часть записей, сделанных тогда, не сохранилась, думаю, что они остались у Костоева. Дело в том, что я не имел права выносить эти записи из кабинета, они хранились у Костоева в сейфе Управления КГБ, где он наедине работал с Чикатило. Лишь в последующем я смог их вернуть, а то сегодня, боюсь, мне нечем бы было доказать правдивость своих слов.

Необходимо отметить, что в процессе этой работы мною, как специалистом, давались советы Костоеву по психологическим особенностям ведения следствия, подхода к обвиняемому. И это тоже задачи специалиста в уголовном деле. Так, например, была показана возможность использования письменной продукции. Например, задания по типу «сочинение на заданную тему». Одну из сохранившихся у меня копий передаю суду как пример такого подхода. На второй странице можно обнаружить весьма важные доказательства следственно-оперативной значимости подобной работы.

По персональному приглашению директора институт им. Сербского я участвовал в конференции, обсуждавшей клинические и судебно-психиатрические вопросы по Чикатило. Там выступил и я. Обсуждать вопрос экспертизы в качестве свидетеля не намерен. Но как специалист скажу, что она в суде необходима. Никто не уполномочивал меня, давать суду советы, но, если можно, я бы предложил независимую экспертизу в составе трех человек: представителя института им. Сербского, например, ведущего специалиста по судебной патосексологии А. А Ткаченко, он, кстати, был и членом экспертной комиссии по Чикатило; заслуженного деятеля науки, профессора А. Е. Личко (Ленинград), крупнейшего специалиста по той патологии, которая выявлена у Чикатило, и, если бы не возражали, меня, ибо я единственный, кто проводил анализ случая не по тем материалам, которые готовило следствие, а лично делал выборку необходимых для психиатра фактов по материалам дел. Если формула «практика — критерий истины» остается верной, а портрет, созданный мной, не фикция, то суд имеет бесспорное доказательство моего профессионального уровня и знания предмета обсуждения.

С начала суда, и даже еще за некоторое время до него, начало происходить что-то не совсем понятное. Прогнозируя возможный вариант развития ситуации как психиатр и психолог, я через печать предостерегал: «Не дай Бог, если участники огромной коллективной работы станут тянуть одеяло каждый на себя. Опыт уникального расследования может просто утонуть в схватке амбиций. А ведь надо продолжать работу, которая должна стать в итоге «эталонной».

Дальнейшее развитие событий подтвердило мои опасения. Хотел бы ошибиться, но мне кажется, что есть какие-то скрытые механизмы, которые мешают суду, нарушают течение процесса, препятствуют нашей научной и практической работе, дискредитируют одних участников большой работы и возвеличивают других в угоду интересам или какому-то заранее созданному сценарию. Чьим? Ответ на этот вопрос не в моей компетенции. Могу привести лишь некоторые факты, с которыми столкнулся лично я. Из зачитанных 10 нюня материалов дела ясно, что я привлекался в качестве специалиста 29 ноября 1991 года менее чем на два часа. Не хотелось бы думать, что заведомо неверные сведения являются следствием заранее и трезво продуманной акции, цель которой — принизить мою роль. Для меня важно лишь подтвердить возможности нового научного направления, мы здесь друг другу не конкуренты. Насколько я понимаю, из материалов дела полностью исключена и работа специалиста по личным заданиям следователя в последующие дни — до 25 января 1991 года включительно. Но ведь эта работа может быть подтверждена и документально и свидетелями. И еще. Ведь каждый раз привлечение специалиста происходило по инициативе следователя, и каждый раз решались сложные, непосильные в той ситуации для следователя вопросы. Причем решались так, что на следующий день тот же следователь получал возможность продуктивной работы с обвиняемым. Сегодня же, характеризуя своего недавнего помощника в прессе, Исса Костоев пишет о «личных корыстных интересах… некоего Бухановского» («Московская правда»). Кстати, слово «некий» в русском языке означает «неизвестный, малоизвестный». И это о том, кому когда-то предлагал совместно написать книгу.