Мания страсти - [73]
Смотрите, как он рассказывает (опять эти китайские дела!) про то, как посещает «границы страны сновидений». Он утверждает, будто оказывается там перед двумя стелами с вертикально сделанными надписями. Первая: «Когда ложь становится истиной, истина — не более чем мираж». Вторая: «Когда небытие становится реальностью, сама реальность опрокидывается в небытие».
Довольно странное испытание. Как и эти беспрестанные намеки на войну (какую?), о которой мы постепенно понимаем, что она касается, без сомнения, повседневных отношений и событий. Что означает, к примеру, искусство «невидимых перестановок», иначе говоря, плавный переход одного образа в другой? Читаем: «За кажущейся неподвижностью армии могут скрываться сложные перегруппировки войск, которые позволяют генералу практически незаметно передвигать свои подразделения в пределах диспозиции, лишая противника возможности предусмотреть направление очередного удара».
Ну да, и что? Один к одному определение романа.
А вот еще: «Убирать балки, менять опоры таким образом, чтобы дом не шелохнулся».
Или еще, пассаж из «О тайных фракциях», в основе — четыре целых числа (Небо, Земля, Ветер, Облака), четыре фракции (Дракон, Тигр, Птица, Змея), кроме того, одна фракция лишняя, но какая? Так ли важно нам знать, что ось Восток-Запад называется Небесным равновесием, в то время как ось Север-Юг управляет Землей? Нам вполне хватает и метеосводок. Может, нас вновь хотят погрузить в концепцию Природы, которую мы давно уже забыли? К чему вся эта агитация?
Нет, вернемся к старому доброму семейному роману, который уже доказал, что основан на хорошем знании психологии, и продолжает доказывать. Не без горчинки, но так уж положено. Модернизированная инструкция по применению продается в любом супермаркете. Опыты в области генетики, ненависть полов и отдел «Все для геев» нас защищают и охраняют. В нас зарождается новый гуманизм. Праздники, полиция, войны, катастрофы, праздники, полиция, новые праздники. Восторженный бег к краю пропасти, включите звуковое сопровождение.
Клара хочет еще раз увидеть Фрагонара из Фрик коллекшн[16]. Идем туда утром, рука об руку. На ней черные шерстяные перчатки, я стараюсь как можно меньше нажимать на ее пальцы, кисть, руку. Она не приемлет подобного рода контакты. Мы чувствуем себя уверенно.
Погода по-прежнему прекрасная, свежо, можно подумать, что синева потому так и полыхает, что хочет стереть самое себя. В квартире Доры, на четырнадцатом этаже, солнце только что сверкнуло мне прямо в глаза, когда я писал.
Вот, наконец, мы перед панно. Почему они закончены в Нью-Йорке? В каком порядке следует их читать? Выбор есть: «Успехи любви» (или «Мечтания»), «Любовные письма», «Настойчивые ухаживания», «Возлюбленный, увенчанный короной» и, самое странное из всех, «Встреча».
У этого французского художника, которого ненавидят все закомплексованные создания на свете, все остается противоречивым, открытым, без какого бы то ни было разрешения. Столько всего совершается, и ничего не происходит. Мы словно во вспышке за секунду за, или за секунду после. Затем ничего справа, ничего слева, у сцены нет ни входа, ни выхода. Его интересует сам момент появления, здесь, прямо посреди леса, или в тщательно возделанных садах, в цветущем розарии. Есть еще статуи, порой кажущиеся более живыми, чем люди, жизнерадостные окаменения, застывшие движения, притворные изумления, подавленные крики, много рук, существующих отдельно от тела, позы, вызывающие смех. Растительность — это и есть место действия, кружевной зонтик — словно финальная точка. Взгляды могут различаться, любые сходства приводят к развязке, счастливые встречи длятся ровно столько, сколько нужно, чтобы успеть ухватить их в красках. Это комедия случайностей, что разыгрывается между бабочками-людьми, личность установить не представляется возможным. Случайное предлагается, словно качели в глубине. Есть, разумеется, хождения по кругу, вибрация, возбуждение, какое-то оживление то там, то тут. Танцуют с завязанными глазами, смотрят вдаль через подзорную трубу, слепые и зрячие, касаются друг друга, теряют, меняются местами. Но пароль, и это понимают все, таков: рассеивание. Встреча — это фиксированная вспышка, случайность, чудо. Мужчина, женщина, они почти сходны, и от этого еще более различны. Их чествует растительное изобилие, трепещущие деревья, мгновенно распускающиеся цветы, но все вот-вот растворится, рассыплется, чтобы возродиться в то же самое мгновение, или чуть позже, а может быть, и никогда. Невидимое дыхание наполняет картины. Листва и водопады все понимают. Это праздник в стране, отменившей все прочие страны, взгляд, никуда не направленный.
Чем меньше по размеру персонажи, тем больше объединяют они пейзаж. Глаза повсюду, но никто не видим. Сближения могут происходить все равно где. Это настоящий вальс зеленых, желтых, красных. Вот, к примеру, «Читательница» (в Вашингтоне), она здесь не для того, чтобы читать, что за мысль, но чтобы ощутить себя самое в своем корсаже, в своем тяжелом, с множеством деталей, платье, ощутить свои банты, свои груди, свои подушки. Впрочем, это и называется читать. В панно, выставленных в Нью-Йорке, в которых никто уже, похоже, не замечает эротического смысла (исчезнувший вид? преждевременно для другой эпохи? животные, пришедшие на смену человеку?), замысел вполне ясен: как на одном и том же панно заставить исчезнуть оба пола? Вы мне скажете, что это само собой разумеется, но ничего подобного, это и есть самое сложное. Ничто не предрасполагает к тому, чтобы два человеческих вида, столь различные, стали ладить друг с другом, уживаясь на одном пространстве, в одном времени. Стало быть, надо хитрить, лукавить, измышлять, предугадывать.
Юлия Кристева и Филипп Соллерс — экстраординарная пара французских интеллектуалов XX века, объединившая вокруг себя многих знаменитых мыслителей своего времени; их концепции оказали немалое влияние на становление континентальной философии и на формирование современной европейской гуманитарной мысли. В диалогах Кристевой и Соллерса брак предстает как неисчерпаемый ресурс для взаимопомощи и партнерства, а также как поле для интеллектуальных состязаний. Дискуссия между супругами, которая длится вот уже несколько десятилетий, и легла в основу этой книги.
Дипломат, игрок, шарлатан, светский авантюрист и любимец женщин, Казанова не сходит со сцены уже три столетия. Роль Казановы сыграли десятки известных артистов — от звезды русского немого кино Ивана Мозжухина до Марчелло Мастроянни. О нем пишут пьесы и стихи, называют его именем клубничные пирожные, туалетную воду и мягкую мебель. Миф о Казанове, однако, вытеснил из кадра Казанову подлинного — блестящего писателя, переводчика Гомера, собеседника Вольтера и Екатерины II. Рассказывая захватывающую, полную невероятных перипетий жизнь Казановы, Филипп Соллерс возвращает своему герою его истинный масштаб: этот внешне легкомысленный персонаж, который и по сей день раздражает ревнителей официальной морали, был, оказывается, одной из ключевых фигур своего времени.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.