Мамкино наследство - [7]

-Внушение! Сейчас еще круче. Кодируют!

-Эх ты, темнота! Круче! Кодируют! Не дай Бог такое. Кодирование – тот же плен. Все равно сам за себя не отвечаешь. Тебя кодируют, как подопытного кролика. Тобой распоряжается кто-то. А ты? Сам ты кто? Сам ты для чего? Можешь принять решение. Можешь?

-  Тише ты! Не кипятись! Чего заскрипел? Люди спят.

-Да знал я одного закодированного. На год сдался. Терпел, а год прошел, бегом помчался за бутылкой. Это болезнь.  А мы все осуждаем – пьяница, пропойца, пьянчуга, пьянь подзаборная, алкаш, выпивоха,  тихий алкоголик. Все ругаем, все измываемся. А ты представляешь, что кто-нибудь будет обзывать так астматика или язвенника?

-Сравнил. Эти же по своей воле. Никто их пить не заставлял. Ну, твоего Петюню, то бишь,  Петра Палыча.

-Душа болела у Петюни. Душа. Вот он ее в водке и отмачивал. Деревенский Петюня,  оторвался от дома, от корней, от икон, от брата близнеца. Сиротой остались рано: батька, за ним мать через несколько лет потеряли. Хорошо, тетка пригрела. Да все равно, родную мать разве заменит кто-нибудь? Батьки нет - полсироты, а матери нет – полная сирота.

-Это так, с этим не поспоришь.

-Да еще реклама эта кругом. На соседнем доме, где магазин «Чарка» плакат на всю стену:

 «С нами даже будни становятся праздником!»

-Не врешь? Так и написано?

-Чего врать! Так и написано. Покупай в любое время дня и ночи. Магазин круглосуточный. Праздник круглосуточный. А потом дети праздника рождаются. Замкнутый круг.

 

***

-Ну  что, проснулся, пьяница  проклятый?

-Пьяница проспится, а дура – это надолго!

-Давай, давай, что ж ты  к дуре то прилепился?  Все соки выпил? Хоть бы ты, Петька, совесть поимел. Пашка от водки загнулся, а ты в очередь встал. Хоть бы выводы делал. Вы же с ним -  одно? Не страшно?

-Не лезь, Зинка, под шкуру, итак тошно. Дай тридцатник, пойду пивка куплю!

-Щас, два тридцатника. До получки сотня осталась, а в холодильнике мышь повесилась. Петька, иди ты хоть поработай куда. Сил уже нет тянуть на себе весь дом!

-Ты знаешь, Зинуля, что у меня здоровья нет! Я, можно сказать, инвалид. Мне больше трех килограмм поднимать нельзя, доктор сказал.

-Вот ты больше поллитры и не поднимаешь.

-Эх, женщина. Никакой в тебе жалости, никакого сочувствия. Я, можно сказать, сирота. Пашку, родного брата потерял. Теперь моя очередь.

-Хватит давить на жалость!

-Дай тридцатку, Зина. Ты меня теряешь.

-Туда тебе и дорога!

-Злая ты, Зина.  Как без мужика будешь? Кто тебе  стакан воды на старости лет подаст?

-Воды он мне подаст на старости лет. Я ему водки стакан, а он мне воды. Бартер. Не старость – сказка. Иди, Петька, иди. Я звонила Валентине. Им в магазин грузчик нужен. Она тебя берет с испытательным сроком.

- Помирились с Валентиной! Пашку сжевала твоя Валентина! А ты к ней! Предатель ты, Зина! Забыла, как ругались с ней?

-Да из-за вас же и ругались. Вы ж как соберетесь, только бутылка на уме. Все общение за столом!

-К Валентине твоей, грымзе,  не пойду, даже не проси. Я видел, как они просроченное продают, дату изготовления перебивают и впаривают людям. Да и хахаля ее нового видеть не могу.

-О! Честный какой нашелся. Иди, Петька, с глаз. Видеть тебя больно. Зрение падает.

 Два шага по коридору. Дверь привычно скрипнула, выпуская Петра Палыча на свободу. Подъезд с обшарпанными стенами встретил, как родного. Они  с Пашкой скоротали  в нем не одну ночь. Это когда он от Валентины ушел. Бывало, Зинка не пустит, сядут на ступеньки и коротают ночь  за разговорами. Все планировали, как заживут в отцовском доме.  Пашка собрался да и уехал, а Петру не удалось. Зинка не пустила. Да, если честно, побоялся.  Зинка иногда хоть тарелку супа нальет, а если  Петька копейку какую заработает – в доме праздник. Сразу на все покупают колбасы, конфет и всяких других деликатесов. Рациональность  и Зинка не любили друг друга.

***

Петр Палыч вышел из подъезда. На скамейке сидел Валерка, друг по несчастью.

-Доброе утро!

-Доброе!

-Не спишь?

-Да какое там. Тошно. Моя пила с утра  завелась. Вот же баба мне досталась. У всех бабы путние, а эта – чемпионка по издевательству над мужиком.

-Моя Шура золотая была! – Валерка стал вытирать грязной рукой набежавшие слезы. – Одно плохо в ней – сиротой меня оставила.

- Золотая, потому что была. Что я не помню, как  ты ее гонял?

-Не ври, Палыч. Любила меня, а я уж как ее любил! – пьяные слезы потекли ручьем.

 Зрелище не для слабонервных. Волосы у Валерки не стрижены полгода, Рубашка мыла не видела столько же. Петр Палыч взял над ним шефство, поначалу даже невесту искал Валерке. Но желающих скрасить его будни не нашлось, да и Валерка тосковал по Шурке безутешно, особенно, когда выпьет. Цветов с клумбы у подъезда нарвет, да плетется на кладбище плакать. А там, глядишь, и нальет кто. На кладбище и рюмку полную можно найти на могилке. В России и покойникам наливают.

- Тоже мне, сирота. Бугай. Радуйся, свобода полная. Никто не пилит.

-Ага! Пусть бы пилила лучше. Дома быть не могу. Все мне мерещится, Шурка моя на кухне макароны варит. Я макароны Шуркины знаешь как любил? И как она их умудрялась так сварить, каждый сам по себе?