Мамкино наследство - [8]

-Кто сам по себе?

Валерка от неожиданности поперхнулся слюной:

-Ну, каждая, макарона. Тьфу ты, макаронина.

***

Письмо пролежало в ящике не один день. Ящики пустовали неделями, пока в них не попадали квитанции или рекламки разные. Петр Палыч даже и не понял сначала, что это письмо. Думал – так, бумаженция очередная. Но когда в ладонь его упал конверт, даже испугался, писем уже лет десять не получал. Дрожащей рукой поднес  к глазам – зрение в последнее время село. Письмо было  от Лидки из Омска.  Про смерть Пашки ей Зинка сказала по телефону. Лидка погоревала в трубку, прислала денег на похороны, а сама приехать не смогла. Не знала Лидка, что и похорон толком не было. Закопали Пашку деревенские на  сельском кладбище.  Омск – не ближний свет. Потерялась  Лидка в сибирских просторах. А тут письмо. Разорвал конверт, не дотерпел до дома. Строчки расплывались.  Отвел руку с письмом от глаз подальше – стало лучше.

 

«Здравствуй, братик мой Петруша!

Прости, что  потерялась, не пишу, да и ты не пишешь. Да и пишу не от хорошей жизни. Болею. Не знаю, сколько мне осталось, братик. Уйду скоро к папке, к мамке, к Павлуше. Один ты останешься на белом свете. Обо мне не плачь, свечку в церкви поставь, все радость будет. Пишу так, потому что знаю, врачи даже оперировать отказались. Так что панику я не навожу понапрасну, не думай. А пишу тебе, братик мой, потому что важное дело тебе поручить хочу. Ты же наш старый дом помнишь? Я и не знаю, жив ли он. Мне мама приснилась, Петруша. В платочке, в платье  темно-синем с воротничком в горошек, помнишь? Снится мне, что стоит она возле яблони в саду, смотрит на нас. Я самая первая иду по дорожке. А она мне:

-Лидочка, дочка. Нельзя тебе уходить, потерпи, голубка моя! Павлушу потеряли, давай хоть Петрушу спасем!

А я ей:

-Как, мамочка? Я его двадцать лет не видела, даже Павлушку проводить не смогла. По нашим временам разве осилишь эту дорогу?

-Знаю про ваши времена. И войны нет, а худо живете, умираете от водки да хворей. Да ни об этом я, Лидочка! Напиши Петру главное. Вы не помните, маленькие были. Как церковь нашу разрушили, мы с бабами иконы по домам разнесли. Я унесла   Неупиваемую чашу. Пьянство – беда наша. Отец пьяный вечно. Да Пашка  с Петрушей не трезвее. Икона эта – целительная. По вере чудеса творит. По вере. Я,  как заболела, перед больницей на чердак унесла: и икону и Евангелие. Побоялась. Мальчишки стеснялись, если кто в дом входил, особенно учительницу стеснялись. Подумала я – вдруг придет, чего мальчишек мучить. Не понимают, сердешные. С больницы  то я не вернулась.  Нельзя, чтобы она пылилась на чердаке. Дом наш скоро завалится. Я знаю, вижу. Покосился весь, горемыка. Крыша вот-вот рухнет. А икона в рушнике завернута, а сверху в мешке холщовом, а мешок это в старом ящике. Напиши Петьке. Пусть съездит, заберет Матушку оттуда.

-А что же ты Петьке об этом не скажешь?

-Да разве до него достучишься?.

Вот так вот, Петенька. Я как проснулась – сразу тебе письмо написала. Прости, братик, если что не так. Наверное, не свидимся мы. Что приедешь прощаться со мной – не надеюсь. Ты хоть в дом наш съезди, выполни просьбу мою последнюю. Мою и мамину. Спаси тебя Господь, братик мой. Я ведь тебя очень люблю. Редко говорили мы друг другу об этом, а жаль. Помню, после войны – голод. Вы родились с Пашкой маленькие, в чем жизнь держалась?  Мамка вас в валенки новые засовывала и на печку. Так и выходили мы вас. Так и стоите в глазах: два валенка, а из них головенки кругленькие в платочках торчали. Пашка крикун был, а ты спокойный, Петенька. Я тебя , помню, возьму на руки и пою. А ты глазки свои синенькие распахнешь и слушаешь, слушаешь. Хлебушка пожую тебе в тряпочку вместо соски. Хороший мальчик был, ласковый. Думаю, что ты и сейчас такой, и ничего не поменялось. Целую тебя, братик.

Лида.

 

Петр Палыч стоял на ступеньках, прижав письмо к груди. Слезы текли  по небритым щекам, а он ничего не замечал. Не заметил соседа Василича с пятого, который шел выносить мусор. Протиснулся мимо, спросил:

-Палыч! Ты чего? Случилось  что?

Петр Палыч словно очнулся:

-Да все нормально, Василич.

-Ну-ну, ты, если что… того…  не стесняйся.

-Василич, займи пятьдесят рублей, горе у меня, сестра помирает!

-Ты че!  Ты же вроде один остался. Пашка помер.

-У меня сестра в Омске. Лидка. Любимая! Она меня вырастила, на печке, в валенке! – Петр Палыч заплакал, просто, без всякого стеснения.

Василич горестно сплюнул на ступеньки:

-Ну-ну, не плачь, есть у меня заначка, щас принесу, погодь тут.

Петр Палыч аккуратно вложил письмо в конверт, сложил пополам и всунул в грудной карман рубахи, еще и пуговку застегнул, чтобы наверняка. Василич обернулся быстро. Протянул сложенную вчетверо купюру, видно место для заначки было уж очень маленьким.

-Спасибо, Василич! А ты что дома?

-Да работаю теперь через день. Выходной.

-Так может, давай? Со мной?

-Не! Моя  Катястрофа на даче ждет. В семь автобус. Надо помочь, забор подделать.

-Да подождет твой забор, Василич! Горе у меня.

-Ну, давай, сгоняй за чекушкой. Я тебя тут подожду.

-Да что нам чекушка на двоих. Чего смеяться. Сбегаю  за нашей, за пролетарской, на пятый этаж.