Мамкино наследство - [13]

-Сами виноваты. Вам бы все  в горящие избы.

-А кто пойдет? Вы?  Избы все горят. Вернее догорают наши избы.

-Не грусти, Надюха! Прорвемся!

Надежда вдруг замерла, посмотрела на Петра и увидела в нем того, хоть и мальчишку, но сильного, за спиной которого хотелось спрятаться, прижаться щекой к спине, вдохнуть запах кожи, смешанный с ветром, солнцем и речкой. Стряхнула видение и неожиданно тепло и тихо сказала:

-Если что, Петь, забегай. Может одеяло какое, кастрюлю. Печка у тебя стоит. А это главное.

Он оторопел от такого перехода, не ожидал. Дальше шли молча.  Лесная дорога вилась  через лес. Петька помнил, как с Пашкой бегали по ней за клюквой на болота. Показались два старых дуба. Рядом березовая рощица. Красота вокруг – сердце заходится. Майская зелень – нежная, свежая. Травка молодая. Жизнь вокруг кипела. Птицы пели в зеленых зарослях ольхи,  пощелкивал соловей. Сначала лениво, словно распевался перед концертом, а потом выдал такое! Петька остановился.

-Ты чего?

-Вот это да! Красотища. Столько лет прожил на асфальте, забыл, как трава пахнет.

-Да чем она может пахнуть. Не укроп!

-Ты что, Надежда! Пахнет. Сладко.

-Чудак ты, Петька. Ну, это хорошо. Может,  и оживешь ты здеся, а может,  окочуришься окончательно.

-Во, бабы. Язык -  побриться можно на досуге.

-Давно смотрю, досуга у тебя не было.

-А что?

-Щетина, как у поросенка Зинкиного.

-Ну тя! Весело с тобой, Надюха! За словом в карман не полезешь.

-Чего-чего, а этого добра у меня навалом.

-Карманов?

-И карманов. Правда, пустых.  – Рассмеялись.

Давно Петьке не было так хорошо. По дороге шел не опустившийся, спившийся мужичок Петр Палыч, а Петька  Иваненков, веселый разбитной парнишка, шутник и балагур, трудяга,  который с закрытыми глазами мог починить движок у трактора, охотник и рыбак.

  Дорога привела к краю деревни.

-А вот и дом твой. Узнаешь?

-Как не узнать.

-Ну ладно, прощевай! Если что, заходи. Мой с той стороны, третий. Узнаешь, сирень цветет у калитки. Белая. Не спутаешь. Только водку ненавижу и пьяных. Бутылку свою  не тащи.

-Спасибо тебе, Надюха!

-Да за что?

-Как с человеком, со мной!

-Ну,  ты даешь, Петька! А кто же ты? Не человек?

-Да не знаю.

-Дурак и есть, дурак.  Я же  помню, каким ты был.  Мамки твоей уже лет сорок нет, а я как с ней повстречалась. В детство ты меня вернул. А кому же в детство не хочется?

Надежда покатила свою коляску по дороге,  Петруха повернул к своей хате

Тропинка еле угадывалась среди травы. Забор покосился. Нашел в зарослях разросшейся сирени калитку. Вспомнил, как сажали когда-то с Пашкой эту сирень. Мамка заболела, лежала с давлением. Все хозяйство тогда на них было. Лидка в городе училась, приезжала на выходные. Они с братом и корову доили,   и в хате управлялись.  Дело было в мае. Однажды она попросила окошко открыть. Ветер принес запах цветущей сирени.

-Сирень цветет,  никак?

-Цветет. Куда ей деваться.

-У соседей  расцвела, в палисаднике?

-А где ж? Там.

В тот вечер они наломали охапку и поставили на столе в вазу.  А осенью они посадили у калитки два куста.

  Их сирень  разрослась, превратилась в целые заросли у забора. Цвела она  так, что у Петьки голова кругом. Ткнулся в калитку – закрыта. Отодвинул щеколду и пошел по тропке.  Казалось, заскрипит сейчас дверь и мамка выйдет, и прижмет его голову к груди и спросит:

-Как ты живешь, сынок?

Слезы катились по щекам. Хотелось завыть по-волчьи, да тишина такая вокруг, что не посмел.  И вдруг – бабий визг из-за забора:

-Уйди, нечистая сила! Изыйди! Нечистый дух! Уйди, Пашка, Христом богом прошу.  Не пугай! Что я тебе плохого сделала? Ну, прости, Пашка, прости!

-Ты че, баба, с паровоза упала? Головой тормозила? – остановился, снял рюкзак, поставил на траву, достал бутылку, сделал два глотка – подал бабе через забор. Та глотнула, закашлялась.

-Ты кто?

-Петька я, брат. Во дура, визжишь, как поросенок недорезанный! Я теперь – сосед твой. Жить приехал. Прошу любить и жаловать. И не визжи, как меня увидишь следующий раз, а то никакой водки не напасешься тебя в чувство приводить.

-Фу ты, ну ты!  Жить он будет! Да как тут жить? От хаты ничего не осталось. Одни стены, и то завалятся скоро.

-Вот как завалятся, так к тебе приду. Примешь?

-Отчего не принять такого работника? Лопата есть, коса в сараюшке, топор опять таки, дров к зиме нарубить.

-Погоди с лопатой. Разберусь со своим хозяйством.

-Ну-ну! Разбирайся. Хозяйство твое – всем хозяйствам хозяйство! Как разберешься  -  заходи. Картошки всегда  наварю. Килька есть – пальчики оближешь. Вчера в магазин завезли. Ну и бутылочку в честь встречи поставлю. Ты когда пьяный – не буйный?

-Буйный. Сразу бошки откручиваю, если что нее так!

-Ой! Так ты сидел, что ли?

-Ты чего, с паровоза упала?

-Ну, раз буйный по пьянке. Буйные по пьянке часто сидят. Хотя татуировок нет. Покажи руки. Чистый вроде!

-Ох и дура!

-Сам дурак! По-соседству будешь. Имею право узнать,  что ты за человек? Ключик от хаты на гвоздике возле двери. Висит.

 От калитки до крыльца двадцать шагов, они в Пашкой как-то поспорили в детстве, сколько.  У Пашки выходило  восемнадцать. Специально шагал чуть шире, чтобы не по-Петькиному было. Сейчас шагов было пятнадцать. Вырос. Дверь открылась легко, заскрипела, приветствуя. Вошел в темные сени. Лучи солнечного света выхватили из полумрака пыльную паутину на  стене. Из под ног брызнули темные шарики. Мыши хозяйничают.