Мамины именины - [2]

Вот несет через дорогу ведра, и вода раскачивается, разбрасывая солнечные зайцы аж до самой Дерибасовской. Вот пошла за жалкой пенсией — аттестат погибшего лейтенанта — а вернулась с пирожными, шоколадом, фисташками, чтобы мы узнали, что есть на земле вкусные довоенные вещи. До сих пор чувствую во рту аромат этого горьковатого с непривычки шоколада. Она выходила из дома редко — базар, магазин, собес. Если соседи встречали ее в городе, то они мне с удивлением сообщали:

— Видели идти твою мать по Дерибасовской.

Чаще она сидела дома. И даже не совсем дома, а рядом с ним на улице. Возле дверей она выдолбила в асфальте дырочку и сунула туда виноградную ветку. А та взяла и проросла. Через некоторое время взлетела над ней зеленая птица, виноградный куст. И сидела она под ним на маленькой скамеечке в своей персональной тени, а мимо нее проходила по нашему переулку жизнь во всем ее многообразии.

Одно время она даже наблюдала за пленными немцами. Они жили напротив в разрушенном Доме Красной армии. В сорок втором году в нем проводилась, как говорила мамина подруга Груня, закрытое партийное собрание фашистов. Партизаны взорвали здание. Но взрывчатки у них было мало или на одесском толчке спекулянты подсунули не тот динамит. А что вы думаете, у нас это бывает. Наружные стены с балконами и колоннами остались невредимыми. Как в Коллизее.

— Халтурщики, — ругала наших партизан та же тетя Груня, — даже подорвать, как следует быть, не умеют.

После войны к стенам пристроили глиняные времянки, которые отапливались железными бочонками, почему-то называемыми буржуйками. Трубы от них выходили прямо в окно и наполняли улицу черным дымом. Как дым, тянулась после работы вечером к своему жилью темная очередь немцев.

Один из них, наверное, тяжело болел. У него была такая комплекция, что он почти не отбрасывал тени. На работу его брали не каждый день и он часами просиживал на балкончике, завернувшись в дырявое одеяло.

— Пусть он подавится. — Сказала однажды моя мама. — Но я не могу смотреть. Иди отнеси ему тарелку супа.

— Фрицу? — возмутился я. — Да ты что?

— Они таки изверги. — С жаром ответила она. — Но как раз этот, может быть, нет. И знаешь, его лицо похоже на твоего папу. Отнеси, тоже ведь люди.

Странным оказался этот немец. Он не знал, что у нас нет печки, и когда шел на работу, обязательно приносил несколько щепочек для растопки. Видимо там, где он работал, рубили лес, хотя какой лес в черноморской степи, рубили лес, а щепки летели вон куда. Каждый раз аккуратная связка. Первая гуманитарная помощь.

Есть у меня еще воспоминание о маме, связанное с войной. Но уже не с Великой Отечественной, а с чехословацкой. Кареты скорой братской помощи, как называли тогда наши танки, шли полдня сплошняком по дороге Кишинев — Одесса. Напрасно я пытался остановить какую-нибудь попутку. Машинам останавливаться запретили. Когда прошли все танки, длинный хвост гула еще долго тянулся за ними. Но вот и он оборвался. А машины все равно не останавливались. Водители лицом и руками показывали, что им не разрешают. У нас любят, когда им что-нибудь запрещают. Так просто быть вредным по приказу начальства.

И вдруг из-за поворота выскочил, гремя на всю округу, отставший от колонны танк. Я машинально поднял руку, а он, чудак, взял и остановился. Люк с грохотом распахнулся и из железного зверя высунулась неожиданно голубоглазая улыбка.

— Тебе куда? — спросила улыбка, показывая редкие мальчишечьи зубы.

— Мне в Одессу. — Нерешительно сказал я.

— Давай, залазь, только мы в Николаев. — Выдал командир военную тайну. — Так что подбросим до одесского поста ГАИ. А вообще, ты кто? — проявил он запоздалую бдительность.

— А никто. — Пошутил я в свою очередь. — Английский шпион.

— Ну тогда тем более залазь. Мы тебя прямо в контрразведку.

Под Васильевкой уже вечерело, и было ясно, что на мамины именины я опаздываю. Мы открыли две бутылки «Негру де пуркаре», которые я вез на семейное торжество.

— Три месяца в рот не брали.

— А что братья не угощали?

— Угощали.

И механик рассказал такое, что мне захотелось быть английским шпионом. Мама, если бы я ей все пересказал, воскликнула бы.

— Мало им евреев, они уже за чехов взялись.

К воротам города мы подъехали в час ночи.

— Ну хиба ты зараз найдешь трамвая? — перешел после вина на украинский язык Сережа.

Вот черт, по пьянке выдал таки имя лейтенанта. В КГБ, которое ликвидировали, ему не простят то, что он меня в танке в Одессу подбросил да еще и за Чехословакию военную тайну выдал. Так его ж уже ликвидировали этот Комитет Государственной Безопасности, вместе с государством, кто ж не прощать-то будет? Знаем мы кто. Государство-то ликвидировали, а в сером здании на улице Еврейской, вот парадокс — КГБ на улице Еврейской, Берия бы повесился, — так вот в этом сером здании кто-то перебирает наши папочки, чтобы не потерять квалификацию и письма читает от наших доброжелателей: «Прошу учесть, в квартире моего соседа вчера шепотом ругали Советскую власть.»

Дорогой Иван Иванович, что ж вы людей отвлекаете? Это по телевизору.

— Так як, хлопцы, подбросим шпиона до хаты? Соборка — цэ недалэко. Я тут в тюлькином флоте вчився, город малэнько знаю.