Мамин-Сибиряк - [49]

В голодные вечера, если не отвлекали пьяные друзья-репортеры из «академии», он усиленно работал над повестью «Мертвая вода». Когда поставил последнюю точку, то посчитал, что сочинено серьезно, крепко, а потому достойно будет постучаться во влиятельный журнал. История падшей и несчастной девушки, написанная в духе грубо натуралистического реализма, сочувствием к маленькому человеку заставит дрогнуть каменные сердца неприступных редакторов. Для Мамина другого выбора не было — только «Отечественные записки», только совесть современной литературы Щедрин, он поймет, оценит, напечатает.

В огромном доме Краевского на Литейном, где помещались «Отечественные записки», Мамина принял величественный старец с одухотворенным лицом, с добрыми, какими-то светозарными глазами и слабой ласкающей улыбкой. То был ответственный секретарь журнала, знаменитый поэт, бывший петрашевец, приговоренный с Достоевским к смертной казни, замененной «во внимание к молодым летам» солдатчиной, Алексей Николаевич Плещеев. О нем Мамин слышал и посчитал добрым знамением отдать рукопись в руки, благословившие не один талант. Приветливо посмотрев на оробевшего студента, Плещеев просил прийти через две недели.

Ушел со спокойным сердцем. Да, его героиня Люба Пузырева — не идеальная девушка, и не ее беда, что тяжелая судьба привела ее к безнравственной мысли наслаждаться летящими днями любой ценой (тип такой девушки, смекнувшей, что собой можно выгодно торговать, не раз мелькнет в поздних произведениях Мамина-Сибиряка). Но тем большее сострадание она вызывает к себе, и обществу не безразлично, что сотни и тысячи таких, как Люба, вступают на путь низменных соблазнов. Об этом литература не должна молчать.

В назначенное время — вновь в прихожей редакции. Чернявый молодой человек обещал доложить и юркнул в соседнюю дверь. И тут же в дверном проеме встал взъерошенный пожилой господин с выпуклыми остановившимися глазами и хрипло, нелюбезно проговорил:

— Мы таких вещей не принимаем.

Таков был приговор Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, которого в литературных кругах считали человеком свирепым и крайне раздражительным.

Домой пришел потерянным, кое-как рассказал о случившемся Петру Арефьеву, тот посмеялся и посоветовал наплевать и сей случай забыть. И это вдруг сильно задело Мамина, все в нем обернулось протестом:

— Я буду там печататься, я добьюсь своего, — с вызовом бросил он. — Хочешь знать, меня эти неудачи только ободряют… Немного передохну — и опять за работу.

Мамин вспомнил слова Помяловского, читанные еще в семинарии: скот только отступает перед стеной, а человек, если ему непременно надо за стену, должен расшибить ее… хотя бы лбом.

Не рисуясь, в письме домашним он чистосердечно признавался: «В минуты неприятностей я не предаюсь унынию и отчаянию; какая-то энергия особенная родится в душе и каждая неудача как бы дает новые силы. По крайней мере на меня так действуют мои неудачи, о которых не люблю распространяться, как не люблю выслушивать чужие жалобы».

И в самый канун нового 1876 года он пишет родителям, итожа год минувший, прожитый не зря и в литературных занятиях, и в добывании денег, причем явственно звучат хвастливые нотки: «Я могу сообщить, что 75-й год хотя и не сделал много… но и начало дано великое, а начало положено: я попытал счастья по части беллетристики, рассказов и могу сказать, что на моей стороне такой выигрыш, какого я не ожидал. Прежде всего и главным образом мне и вам интересно — те 200 р., которые я получил за свои произведения, а потом и та уверенность, что я могу писать в этом направлении не хуже других.

Если я упоминаю о моих рассказах, так только потому, что за них получил деньги; что же касается другой стороны дела, именно успеха, то это меньше всего ожидал, да признаться и не рассчитывал, потому что такой успех и на такой почве считаю не особенно лестным. Деньги, деньги и деньги… вот единственный двигатель моей настоящей литературной пачкотни, и она не имеет ничего общего с теми литературными занятиями, о которых я мечтал и для которых еще необходимо много учиться, а для того, чтобы учиться, нужны деньги».

Главное в этом письме — уничтожающая самооценка написанного — «пачкотня»! — и порыв к подлинному художественному творчеству.

4

Иван Иванович Успенский издавал воскресный, еженедельный политический, ученый и литературный журнал «Сын Отечества». В нем сообщались разнообразные новости из жизни столицы, высшего света, давались известия о внутренней жизни России и внешнем мире, печатались репортажи, театральные обзоры, рецензии, объявления и всякая другая мелочь. Мамин-Сибиряк позже отмечал: «Сам Успенский — человек безликий… для настоящей литературы человек случайный. Известный публицист, соратник Чернышевского Н. В. Шелгунов называл журнал «Сын Отечества» органом «благодушествующего филистера».

Впрочем, подобные газеты и еженедельники существовали во все времена, как прибойная пена печати. Они подманивали читателя всезнайством и демократическим словоблудием. Самое скверное, и читатель у них всегда находился — «благодушествующий филистер».