Мамин-Сибиряк - [42]

Другой содержатель «Общества», Николай Иванович Волокитин, тоже был из зачинателей русской «уличной» печати. Биограф Мамина-Сибиряка П. В. Быков писал о Волокитине: «Это был своего рода типик. В молодости он писал рассказы в разных газетах, однажды сфабриковал письмо Гумбольдта, донес на одного из литературных либеральных деятелей, был презираем, работал у рыночных книжников, утопал и в 70-е годы вынырнул в качестве хроникера».

Характерная особенность: организаторы свободной «уличной» прессы тайно тяготели к политическому сыску, чего не знала русская демократическая журналистика.

Вот под руководством таких патронов вступил на репортерский путь молодой Мамин. Впоследствии, написав об этом времени автобиографический роман «Черты из жизни Пепко», Мамин-Сибиряк проявил большую снисходительность и к «академии», нищей, голодной, спившейся, и к ее руководителю полковнику Фрею.

В действительности Шрейер и Волокотин были изрядными эксплуататорами своих подневольных. Сами они получали по пятидесяти рублей в день (сумма значительная по тем временам), а последние такие же деньги за месяц утомительной беготни и безостановочного строчкогонства.

В романе «На улице» (1886), написанном как не совсем удачное продолжение «Горного гнезда» и приблизительно в одно время с «Чертами из жизни Пепко», Мамин-Сибиряк уже без всякого снисхождения, разоблачительно, нередко следуя приемам Щедрина, в особенности его «Дневника провинциала в столице» и «Писем тетеньке», показывает нравы буржуазной печати. Вот тут Покатилов напомнит нам Фрея.

Всю осень и декабрь Дмитрий сновал за мелким уловом — хроникой в десяток — два строк. Написанное относил в «академию», откуда его переправляли в ту или иную газетенку — «Новость», «Биржевые ведомости» и другие. Шрейер отсчитывал гонорар тут же, за трактирным столом, где часто деньги немедленно пропивались.

И все же, хоть впроголодь, но жить можно. К тому же появлялись гордость и удовлетворение от напечатанного. Дмитрий о начале репортерства и первых заработанных пером рублях спешит сообщить домой, где были рады доброй вести. «Приятно знать, что можешь заработать себе пропитание своим трудом», — отвечал отец, должно быть, сильно переживая невозможность, как прежде, отсылать сыну денег. Но горько доставался репортерский хлеб, так горько, что в иных письмах в Висим сын не мог этого скрыть. И Наркис Матвеевич спешил с утешительными словами: «Верь, что и ныне в глазах наших ты тот же добросовестный, честный труженик, каким был прежде, только жестоко обескураженный судьбой. Еще раз прошу тебя — не унывай, трудись и трудись, чем больше труда, тем больше чести и выше заслуга».

С нового 1875 года газетные материалы Дмитрия стали серьезнее… Шрейер поручил ему дать отчет о заседании Энтомологического общества. И если первый опыт будет удачным, тогда Дмитрию надлежит держать под прицелом научную жизнь столицы.

Посещение заседания энтомологов, состоявшегося 13 января 1875 года, было целым событием для нового репортера. Встал вопрос: в чем туда пойти. Обычно Дмитрий ходил в серой визитке и в высоких сапогах. Псаломщиков отдал ботинки, еще неразбитые, и сказал:

— Напрасно тебя смущает визитка. Другие будут думать, что ты оригинал: все в черном, а ты не признаешь этого, и только.

«Энтомологическое общество заседало у Синего моста, в помещении министерства. Сановитый и представительный швейцар с молчаливым презрением принял мое мокрое верхнее пальто с большим изъяном по части подкладки и молча ткнул пальцем куда-то наверх… Я подошел к какому-то начинающему молодому человеку, фигурировавшему в роли секретаря, и вручил ему свою верительную грамоту от редакции «Нашей газеты».

В романе «Черты из жизни Пепко» первое посещение научного общества энтомологов, как, впрочем, и последующих, представлено с немалой иронией, язвительными замечаниями по адресу мужей науки.

Но «мыслящий реалист», еще не растерявший до конца писаревских идеалов, взыскующий знаний, присутствовал при обсуждении далеко не пустячных вопросов. Ну, в самом деле, стоило ли заседавшим с напряженными лицами, с многозначительным поджатием губ и переглядыванием слушать сообщение о каком-то жучке, истребившем громадные картофельные плантации в Северной Америке. Непонятна была тревога ученых мужей, когда докладчик после эффектной паузы сказал, что сей жучок передвигается на восток со скоростью двухсот верст в год, добрался до Нью-Йорка и покрыл собой улицы, что в Европе он незамечен, но уже поднят вопрос о предохранительных мерах. Молодому репортеру невдомек было, что тревога ученых была государственного значения, что пройдет время — и прожорливый колорадский жук, неся бедствия крестьянам, ополчится на Россию, перевалит через Урал.

И все же, сколько злых стрел ни было пущено героем романа по адресу «специально ученой лжи, уснащенной стереотипными фразами», обильными канцелярскими словечками, произнесенными с торжественно-похоронным лицом — все же можно считать серьезным авторским признанием следующие строки с подтекстом: «Мне в первый раз пришлось выслушать, какую страшную силу составляют эти ничтожные в отдельности букашки, мошки и таракашки, если они действуют оптом. Впоследствии я постоянно встречал их в жизни и невольно вспоминал доклад в Энтомологическом обществе».