Мамин-Сибиряк - [41]

— Однако!

И все.

Эта связь продлится два года, много сердечного и трогательного в ней будет. Для Дмитрия эта первая женщина — как предопределение на всю жизнь: ему встретятся и войдут в судьбу женщины старше его. Кроме любви, он подсознательно будет ждать от них еще житейской и духовной опеки.

…Прошедшей весной Дмитрий написал отцу о своем желании полностью заняться литературным трудом, стать писателем. Соображения в пользу нового дела он обставляет, как ему кажется, убедительными для родителей аргументами: дело это может принести материальный достаток. В ответном письме ничего ободряющего не было. «Чтобы быть хорошим писакой, — поучал Наркис Матвеевич, — надобно иметь особые на то способности, нужны верные средства в содержании, прежде получения вознаграждения за литературные труды, которых должно быть очень и очень много, если кто дорожит честью своего имени; нужно для литературы очень серьезное образование; нужно много, очень много перечитать и всегда помнить все, что пишется и читается ныне, и что писано и напечатано чуть ли не за сто лет, а ведь это, согласись, потребует очень много времени и труда — без этих же необходимых условий лучше не совать суконного рыла в калашный ряд, если не хочешь отдать себя на посмеяние и поругание».

К писательским смятениям прибавилась неудача с переходом на медицинское отделение: не тем был занят летом и никакой серьезной подготовки для перехода не предпринял. Кроме того, наступала и настоящая нужда: в связи с расходами на определение младшего сына Владимира в гимназию сильно сократились родительские денежные переводы. Одна беда, как говорят, не ходит одна.

Наступила черная полоса в жизни.

2

В отдельной комнате трактира сидела довольно плотная компания подвыпивших людей во главе с осанистым пожилым человеком без следов заметного опьянения (в романе «Черты из жизни Пепко» это будет молчаливый работодатель для репортерской мелюзги полковник Фрей). «Литератор из мелкотравчатых», а в жизни несчастный, опустившийся Иван Александрович Рождественский, когда-то печатавшийся в «Искре» Курочкина и выступивший в 1869 году с книгой в защиту Некрасова, подвел молодого человека к столу, надо полагать, для знакомства.

— Мамин, — представился Дмитрий. Вдруг сидевший с угла огромный старик в распахнутой рубахе, оголившей багровую от беспробудного пьянства грудь, неожиданно расплакался:

— Боже мой! Ах, Боже ж мой! А у меня мамы нет, давно нет мамы моей. Сирота я сиротинушка… — Впрочем, он тут же утешился и предложил выпить. Дмитрия, потеснившись, усадили и стали потчевать пивом.

Так состоялось некоторым образом чрезвычайное для судьбы Дмитрия Мамина знакомство с газетной «академией», «Обществом репортеров», возглавляемым Ю. О. Шрейером и Н. И. Волокитиным.

В России, как раньше в Европе, с приходом новых времен начала зарождаться и набирать силу буржуазная печать с ее, мягко говоря, вольными нравами, приводящими в негодование старую русскую журналистику, с ее уродливым поспешанием услужить денежному мешку, с эксплуатацией низменных чувств уличной публики. Сама превращаясь в капиталистическое предприятие, печать училась собирать наживу на поле, порядком унавоженном обывательским любопытством к кровавым драмам, катастрофам, крушениям на море и суше с наиболее возможным количеством жертв, к соблазнам раскрепощенной любви, неслыханным плутням, сенсационным разоблачениям, к игре в оппозицию властям придержащим. Уличной натуре льстило гордо самоощущать себя среди разбитого, раздавленного, оплеванного… И пуще хотелось ему, хоть в щелку, заглянуть туда, где кипит красивая жизнь развлечениями и страстями. И хотелось сделать такое, хоть ближнего зарезать, чтобы урвать увесистый кусок от новой жизни, набить карман, авось… и тут мысли начинали путаться в ожидании личных сладостных перемен.

А сама отечественная буржуазная печать, вставая на ноги, проходя эпоху, что ли, раннего меркантилизма, еще не мечтала духовно и политически властвовать в обществе, хотя коготки уже точила.

Еще не народились крупные газетные хищники, но мелкие плодились и начинали мало-помалу разбойничать.

Общество репортеров, «академия», как она окрещена в «Чертах из жизни Пепко», было, пожалуй, первым информационным и посредническим образованием в Петербурге, взявшим на себя обязанность поставлять нескольким второстепенным газетам каждодневную мелочь.

Юлий Осипович Шрейер, долгие годы слывший «королем репортеров», был в своем роде фигурой примечательной. Бывший офицер-артиллерист, бросивший боевые порядки, через некоторое время вынырнул в Варшаве в качестве председателя цензурного комитета, дослужился каким-то образом до приличного чина статского советника (в переводе на военный — полковничий), по неисследованным причинам пал с цензорского поста. Титул «короля репортеров», каковым стал Шрейер, не спас его от дурной репутации — беспринципного, продажного, сотрудничающего с полицией. Почтенный возраст и чин не мешали ему гнуться в три погибели, когда нужно было выудить нечто ценное. Незадолго до «Общества репортеров» он даже на короткое время завладел мелкой газетой «Новости», пытался сделать ее расхожей, «уличной», открыто провозгласив программой беспринципность. В газете печатал дезинформацию, поставляемую полицией, чтобы сбить с толку общественное мнение, публиковал никем не заказываемые банковские и другие объявления, за которые требовал плату. Кончил он свою жизнь, как сказано в некрологе, в «меланхолическом состоянии» (следствие многолетнего пьянства). Его можно считать прототипом Покатилова, продажного редактора уличной газетки «Искорка» из романа Мамина «На улице».