Мамаев омут - [49]

Она уже кое-что слышала о неприятностях, которые постигли её сына, и сейчас, глядя на Алёшу, тяжело вздохнула. «Когда же наконец Алёша образумится, когда перестанет выдумывать? — подумала она с досадой и тревогой. — Растёт, как лопух в огороде. Вот и спать лёг не поевши». Но тут Евдокия Павловна заметила, что освещённый месяцем конец одеяла, под которым лежали Алёшины ноги, изредка вздрагивает.

Присев на край Алёшиной кровати, мать осторожно провела ладонью по взъерошенным волосам сына.

Веки, а затем и губы Алёши начали вздрагивать, в уголках закрытых глаз набежали слёзы. Алёша повернулся к матери спиной.

Евдокия Павловна поправила подушку и, тихонько вздохнув, сказала:

— Вот, значит, какие дела-то, сынок.

Спина Алёши судорожно вздрогнула. Прерывистым от накипающих слёз голосом он с трудом выдавил из себя:

— Нам из обкома письмо пришло… насчёт сусликов…

— …которые ещё бегают в поле… — закончила мать. — Интересно! А ещё что?

— Меня… из пионеров… выгонять будут…

— Вот оно как оборачивается, — покачала головой Евдокия Павловна.

Алёша приподнялся на локте, заглянул матери в глаза:

— А правда, маленький я был такой невыдержанный… ну, прямо сказать, хвастун?

— Это случалось! — усмехнулась мать. — Бывало, поймаешь какого-нибудь жучка плохонького, а сам кричишь: «Десять жуков, десять жуков!..» Любил прихвастнуть.

— А вором я был? — с отчаянной решимостью спросил Алёша.

— Что с тобой, Алёша? У нас семья не такая…

— А вот был вором, был! — повысил голос Алецш. — Я знаешь что сделал? Знаешь?.. Эх! Ничего ты не знаешь!.. — И он безнадёжно махнул рукой. — Убегу я…

— Далеко ли? — спросила мать.

— Куда глаза глядят.

— Где можно хвастать? Что-то я про такие места не слыхала. — Евдокия Павловна отошла от Алёшиной кровати, завела будильник. — Спи-ка лучше. Утро вечера мудренее.

Алёша отвернулся к стене.

Проснулся он чуть свет, когда заря только ещё разгоралась над горизонтом. Осторожно, чтобы не разбудить мать, Алёша оделся, отрезал полбуханки хлеба, взял соли, выловил из кадушки десяток огурцов, достал из печурки коробок спичек и всё это уложил в мешочек. Потом забрался на стул и потянулся к висящему на стене дробовику.

— Ружьё не трогай! — раздался спокойный голос матери.

Алёша от неожиданности чуть не — свалился со стула. Потом он схватил мешочек и направился к двери.

— Ухожу.

— Иди, иди, прогуляйся, — чуть приметно усмехнулась Евдокия Павловна. — Щи в сенях будут.

Алёша потоптался у двери, ожидая, что ещё скажет ему мать. Но Евдокия Павловна молчала, и Алёша вышел за дверь.

Утро вступало в свои права. Донёсся звук пастушеского рожка, зафыркал мотор грузовика, кукарекнул петух, запели птицы. Одна из них насвистывала совсем близко. Потом за окном раздался шёпот:

— Алёша! Алёша! Вставай… Ты ещё спишь?

Евдокия Павловна поднялась с кровати и распахнула створки рамы. За окном, прижимаясь к стене, стояла Саня Чистова.

— А-а, птица ранняя! Зачем тебе Алёша ни свет ни заря? — спросила Евдокия Павловна.

— У нас с ним одно дело есть… — шёпотом сообщила Саня. — Очень важное.

— Наверно, рыбу ловить?

— Ага… То есть нет… Что вы, тётя Дуня! Это потом.

— Понятно. А раньше вы червяков накопаете?

— Конечно… То есть нет, тётя Дуня!

— Что же вы, удочки без червяков забрасываете?

— Ну да… То есть нет… — совсем запуталась Саня. — Тётя Дуня, разбудите Алёшу…

— Нет Алёши.

— Как — нет? — Удивлённая Саня заглянула в окно — кровать Алёши была пуста. — Куда же он ушёл?

— А вот это уж мне неизвестно. — Евдокия Павловна пристально посмотрела на девочку. — Что у вас вчера на сборе-то приключилось?

— Да так… ничего особенного, — уклончиво ответила Саня и тут же проговорилась: — А всё равно мы не позволим Алёшу из пионеров исключить… Не дадим, вот и всё… И надолго он ушёл, тётя Дуня?

— Опять не знаю… Может, и надолго, — многозначительно сказала Евдокия Павловна. — Забрал хлеб, соль, спички…

— Соль, спички!.. — испуганно вскрикнула Саня. — Ой, тётя Дуня! А может, он… Да что же вы молчали до сих пор!

И девочка побежала по деревне, чтобы сообщить ребятам об исчезновении Алёши Окунькова.

Спасательная экспедиция

Вскоре Саня подняла на ноги Федю, Димку, Ваню и еще нескольких пионеров. Ребята долго гадали, куда мог уйти Алёша: то ли к тётке в соседнюю деревню, то ли к приятелю, который жил с отцом в совхозе.

Ваня Сорокин сказал, что с Алёшей ничего не случится и он сейчас где-нибудь в тихой заводи преспокойно удит рыбу. Саня обозвала Сорокина бесчувственным человеком.

Федя Четвериков, узнав, что Алёша забрал из дому соль и спички, резонно заявил, что Окуньков будет теперь жить в лесу, как отшельник, и ни за что не вернётся домой. Он бы и сам поступил точно так же, если бы с ним случилась такая беда.

Димка Ухваткин предложил организовать спасательную экспедицию.

Это предложение было немедленно принято, и ребята разбежались по домам, чтобы подготовиться к поискам Алёши. Не прошло и получаса, как они снова собрались в полной боевой готовности: Федя Четвериков надел тельняшку и притащил фонарь «летучая мышь», пламя которого, как известно, не гаснет при самой сильной буре. Ваня Сорокин явился в тяжёлых футбольных бутсах, в широкополой шляпе, с алюминиевой фляжкой на одном боку и полевой сумкой на другом. Но основательнее всех подготовился к экспедиции дружок Алёши — Димка Ухваткин. Он подпоясался толстым офицерским ремнём, к которому прикрепил верёвку и компас. На груди у него болтался полевой бинокль, вызвавший у Вани зависть, а глаза он прикрыл большими, похожими на маску шофёрскими очками. Тарзан, которого Димка с трудом удерживал на верёвке, испуганный необычным видом своего хозяина, так отчаянно тявкал и рвался с поводка, что Димка вынужден был снять очки. Наконец, когда наступила тишина, Ваня, внимательно изучив окрестность с помощью Димкиного бинокля, объявил: