Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни - [71]

Следовательно, нельзя смешивать сторонников мира, готовых защищать мир, и пацифистов, отвергающих любую войну, против кого бы она ни велась. Пацифисты возводят мягкость в систему или в абсолют, запрещая себе защищать как раз то, что призваны поддерживать, то есть мир. Подобная этика граничит с безответственностью. Абсолютных ценностей не существует, во всяком случае, мягкость не может претендовать на звание абсолютной ценности. Даже любовью нельзя оправдать все: любовь не заменяет благоразумия и справедливости! Поэтому мягкость хороша только там, где не надо приносить в жертву императивы справедливости и любви, на которые жертвы имеют гораздо больше прав, чем палачи.

В каких же случаях человек получает моральное право (и даже обязанность) драться и убивать? Только в тех, когда это необходимо, чтобы не дать свершиться худшему злу, например чтобы предотвратить массовые убийства, страдания или насилие. Мне возразят, что каждый судит об этом по-своему, следовательно, подобный принцип не дает нам никакой гарантии. А разве здесь вообще могут быть какие-либо гарантии? В жизни каждый случай – единственный и уникальный, и никто не сможет принять решение вместо нас. Например, смертная казнь. Может ли она быть оправдана? А почему нет, если она служит действенным инструментом борьбы со злом? Вообще эта проблема лежит не столько в области морали, сколько в области политики. Если бы смертная казнь как крайняя мера наказания за убийство ребенка могла бы спасти жизни многих детей (невозможность рецидива, во-первых, и устрашающий эффект, во-вторых), кто стал бы возражать против ее применения? Либо следует признать человеческую жизнь абсолютом. Опять-таки, почему бы и нет? Но тогда придется запретить аборты: почему мы должны сохранять жизнь убийце детей, но позволять убивать нерожденных детей? Рассуждая далее, приходим к выводу, что во время Второй мировой войны мы не имели никакого права убивать нацистов, а судьи, приговорившие на Нюрнбергском процессе к смертной казни Геринга, Риббентропа и многих им подобных, сами преступники. Абсолют это абсолют, и он по определению не может зависеть от обстоятельств и отдельных индивидуумов. Для меня, не верящего в абсолюты (что может быть относительнее, чем жизнь и ценность жизни?), вся проблема заключается в уместности, мере и действенности и апеллирует не столько к мягкости, сколько к благоразумию. Вернее сказать, к мягкости под контролем благоразумия и милосердия. Главное не наказать, главное – не дать свершиться злу. Что касается смертной казни за уголовные преступления, то у меня нет на этот счет четкого мнения, да меня этот вопрос не слишком и занимает: неужели пожизненное или даже 20–30-летнее заключение в тюрьме лучше? Марсель Конш предложил не отменить, а приостановить действие закона о смертной казни – на тот случай, если у общества вновь появится враг, подобный тому, какого осудили в Нюрнберге. Пожалуй, я бы с этим согласился. Ни я никогда не соглашусь с тем, что убивать нельзя никого и ни за что; мол, Гитлер, если бы его поймали, должен был закончить свои дни в тюрьме. Тюрьмы слишком плохо охраняются, а жертвы преступлений – прошлых и будущих – имеют право требовать казни палачей.

Таким образом, это действительно скорее политическая или даже техническая проблема. Она не затрагивает морали. Если допустить, что иногда убийство может быть законно, если оно мешает свершиться большему злу, то значение этого поступка для каждого отдельно взятого индивидуума (даже в общей для всех ситуации, например во время войны) останется вариабельным и будет зависеть от личности каждого из них. Каждый принимает решение за себя, но на каком основании? Необходим критерий. Один из них предлагает Симона Вейль: «Война. Сохранить в себе любовь к жизни; никогда не нести другим смерть, не подвергая опасности собственную жизнь.

В случае, если жизнь Икс была бы связана с твоей собственной жизнью настолько тесно, что в случае его гибели немедленно умер бы и ты сам, захотел бы ты его убивать? Твои тело и душа жаждут жить, но если ты, не кривя душой, ответишь на этот вопрос: “Да”, тогда ты имеешь право убить его».

Мало кто способен на такую мягкость, но только они иногда могут применять насилие, оставаясь невинными. Для всех нас, кто не относится к их числу, это не значит, что насилие не может быть оправданным (может, когда его отсутствие приводит к большему злу); это значит, что оно не может быть невинным.

Блаженны кроткие? Не думаю, что они так уж озабочены блаженством. Но только они могут блаженствовать, оставаясь невинными.

Для остальных мягкость нужна, чтобы ограничить насилие, сведя его к приемлемому минимуму.

Это женская добродетель, но лишь благодаря ей человечество остается человечным.

Добросовестность

Признаюсь, намереваясь поговорить о добродетели, определяющей наше отношение к истине, я долго подбирал нужное слово. Вначале меня привлекло слово «искренность», потом «правдивость», потом – «достоверность». Какое-то время я раздумывал, не подойдет ли сюда «подлинность». В конце концов я остановился на «добросовестности», сознавая, что рискую выйти за рамки его общепринятого употребления. Но я искал со всей добросовестностью, на какую способен, и не виноват, что не нашел ничего лучше.