Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни - [68]

Является ли чистота добродетелью? По всей видимости, да. Во всяком случае, чистота – это то, что позволяет любви быть добродетелью, заменяя собой одной все прочие. Поэтому не следует смешивать чистоту с воздержанностью, стыдливостью или целомудрием. Чистота возникает всякий раз, когда любовь освобождается от примеси корысти, вернее сказать, она проявляется в той мере (поскольку чистота никогда не достигает абсолюта), в какой любовь доказывает свое бескорыстие. Можно любить чистой любовью истину, справедливость или красоту. Можно также любить конкретного мужчину или конкретную женщину – почему бы и нет? – если мне для счастья достаточно того, что он или она существует. Чистота – это любовь без похоти. Так мы любим красоту пейзажа, хрупкость ребенка, одиночество друга. Иногда это чувство простирается дальше – к тому или к той, кого вожделеет наше тело. Абсолютной чистоты не существует, но не существует также и тотальной, окончательной нечистоты. Случается, что любовь, удовольствие или радость на некоторое время освобождают нас от алчности и эгоизма; бывает даже, что любовь (мне кажется, я переживал нечто подобное) очищает саму любовь вплоть до того, что субъект забывает о себе, спасаясь от себя самого, – тогда остается только радость и любовь, свободная от принадлежности к кому бы то ни было. Тогда остается все сущее. Остается чистота всего сущего. «Блаженство, – говорит Спиноза, – не есть награда за добродетель, но сама добродетель; и мы наслаждаемся им не потому, что обуздываем свои страсти, но, наоборот, вследствие того, что мы наслаждаемся им, мы в состоянии обуздывать свои страсти» («Этика», V, 42). Это последняя теорема «Этики», показывающая в том числе, какое расстояние отделяет нас от добродетели.

Но самый путь к ней, каким бы тернистым он ни был, всегда чист для того, кто смотрит на него чистым взглядом.

Мягкость

Мягкость – женская добродетель. Вот почему она так нравится нам в мужчинах.

Мне возразят, что добродетель не имеет половой принадлежности, что, конечно, правда. Но мы-то имеем половую принадлежность, и она накладывает отпечаток на все наши поступки и чувства, даже на наши добродетели. Так, мужественность, на какие бы мысли ни наводила нас этимология слова, и сама не является добродетелью, и не служит основанием ни для одной из них. Вместе с тем добродетельным можно быть по-разному, и эти разные способы могут быть более или менее мужественными и более или менее женственными. Храбрость мужчины отличается от храбрости женщины, так же как великодушие и любовь. Только истина абсолютно универсальна, следовательно, лишена признаков половой принадлежности. Но истина не имеет отношения к морали, чувствам и воле. Истина не может быть добродетельной. В одном из своих писем Дидро писал: «В глубине самых возвышенных наших размышлений и чистейшей нежности ощущается немного от тестикул». В то время словом «тестикулы» называли также и яичники, но по существу это ничего не меняет. Если ценности существуют только на уровне желания, как я считаю, то нет ничего удивительного в том, что все наши ценности имеют гендерную окраску. Разумеется, не в том смысле, что каждая из ценностей – боже сохрани! – имеет значение только для того или другого пола, а в том, что каждый индивидуум в зависимости от того, является ли он мужчиной или женщиной, будет по-разному, более мужественно или более женственно, проявлять черты добродетели или их отсутствие. Цветан Тодоров заметил как-то, что было бы ужасно, если бы весь мир стоял только на мужских ценностях. Это было бы торжество войн, пусть даже справедливых, и идей, пусть даже благородных. Но этому миру не хватало бы главного – любви (никто не переубедит меня, что идея любви и для отдельного человека, и для вида в целом начинается с материнской любви), которая есть сама жизнь и мягкость. Умоляю, не надо выдвигать возражения того порядка, что и у женщин могут быть идеи, – уверяю читателя, я прекрасно об этом осведомлен. Но я также много раз замечал, что женщины гораздо менее мужчин склонны заблуждаться насчет своих идей, и это говорит в их пользу. Думаю, среди женщин затруднительно было бы найти такую, кто согласился бы написать «Критику чистого разума» или великую «Логику» Гегеля, – по причинам, из-за которых эти книги при всей их гениальности остаются такими тяжеловесными и скучными: они предполагают интеллектуальную серьезность, веру в идеи и обожествление концепта. Добавь сюда хотя бы чуточку женственности, и все эти характеристики станут невозможными и даже смешными, не будь они так убийственно нудны. Что может быть беднее и мертвее абстракции? И что может быть нелепее, чем стремление воспринимать ее настолько всерьез?

Точно так же дело обстоит и с женской грубостью – мне доводилось с ней сталкиваться. Но кто рискнет отрицать, что большая часть кровавых преступлений совершается мужчинами? Разве это случайность? Почему маленькие мальчики, и почти всегда только мальчики, играют в войну? Почему только мужчины, и почти всегда только мужчины, порой находят в ней удовольствие? Мне скажут, что это гораздо больше зависит от культуры, чем от природы. Может быть, но что из этого? Я никогда не утверждал, что женственность и мужественность суть чисто биологические феномены. Половое различие слишком сущностно, слишком вездесуще, поэтому оно всегда объясняется воздействием двух факторов: физиологии и воспитания, культуры и природы. Но ведь и культура тоже явление реальности. Есть поговорка: «Женщиной не рождаются, женщиной становятся». Дело явно не так просто, как кажется. Человек рождается или мужчиной, или женщиной, а затем становится тем, кто он есть. Мужественность – не добродетель, но и не грех. Мужественность – это сила, тогда как женственность (в том числе и у мужчин) – богатство, то есть тоже сила, но другая. В человеке все отражает его половые признаки, и это очень хорошо. Разве может быть другой отличительный признак, сходный по богатству возможностей?