Малиновый холм, или Дом страха - [24]

– Подумать только…

Трудно было сразу всё это переварить. Мне не очень-то нравилась мысль, что доктор Хагман вырежет из меня сердце. Хотя к тому моменту меня уже не будет – так какая мне разница?

– Скажите, доктор Хагман, а такое разрешается делать?

Он принялся напевать себе под нос. На этот раз не «Собачий вальс», а что-то более серьёзное.

– Неудачно, что всё произошло именно так. Я правда этого не хотел. Я старался распределить приём лекарства так, чтобы ухудшение состояния происходило постепенно. К сожалению, нашлись люди, которые решили мне помешать.

– Сестра Эмерентия? Она приносила с собой другое лекарство для меня?

– Об этом помолчим, дружочек. Могу я что-то для тебя сделать, Стина? Чтобы всё прошло как можно приятнее?

Я задумалась:

– Да, спасибо, доктор Хагман! Можно поставить фотографию моей матушки поближе? Я хотела бы смотреть на неё, когда мне сделают укол.

– Ну конечно же!

Доктор Хагман прислонил фотографию к бутылочке, стоящей на другой тележке, слева от моей головы.

Снова появилась госпожа Хагман, теперь уже в белом халате. Она принесла на подносе несколько предметов. Поднос она поставила на тележку, где стояла бутылка.

– Я готова, Георг, – проговорила она.

– Отлично, тогда начина…

В этот момент где-то в здании санатория громко и отчётливо зазвонил звонок. Доктор Хагман выругался:

– Какого чёрта! Кому-то из пациентов нужна помощь?

– Похоже, так и есть, Георг.

– А ночная медсестра?

– Сестра Ингеборг усыплена, как мы с тобой и договаривались. Я подмешала ей в чай опиума. Проснётся только завтра утром.

– Значит, кто-то из нас должен пойти и выяснить, что случилось. Иначе другие пациенты могут проснуться и помешать нам в разгар операции. Второй раз такого произойти не должно.

– Так я…

– Нет, Гертруда, пойду я.

Доктор Хагман вышел из помещения, громко ворча под нос. Госпожа Хагман взглянула на меня – казалось, она нервничает. Я попыталась улыбнуться ей, чтобы показать, что не плачу и не боюсь, но от этого ей, похоже, стало не по себе ещё больше.

– Принесу ещё эфира, – пробормотала она и исчезла за маленькой дверью, которая, по всей видимости, вела в кладовку.

Я осталась одна. Если не считать Эсмеральду – но она ведь уже умерла.

– Ты что, не понимаешь, что он лжёт?! – прокричал вдруг у меня над ухом мальчишеский голос.

Около кушетки стоял Рубен. Вид у него был сердитый.

– О чём? – шёпотом спросила я, чтобы меня не услышала госпожа Хагман.

– Ты вовсе не обречена. Ты поправляешься! Несколько недель сестра Эмерентия давала тебе правильное лекарство. Она догадалась, что задумал Хагман. Поэтому-то он и столкнул её с лестницы.

– А ты откуда всё это знаешь?

– Угадай! Потому что то же самое он проделал со мной. – Рубен расстегнул на груди ночную рубашку и показал большой красный шрам прямо над сердцем. – Он пытался пересадить моё сердце другому мальчику. Мы дети бедняков, больные туберкулёзом, и наши родители будут только рады, если им не придётся нас кормить. Все мы, кто лежал в двадцать третьем отделении, были бедными детьми из больших семей. И они забыли о нашем существовании.

– Как моя семья…

– Нет, твоя мать не забыла тебя, Стина. Она пишет письма каждую неделю. Тебе и доктору Хагману.

– Правда?!

– Эти письма госпожа Хагман отправляет прямиком в камин. Они хотят, чтобы ты думала, будто твоя семья тебя забыла. Но это неправда! Ты действительно хочешь умереть, Стина?

Я тяжело вздохнула:

– Да, хочу.

– А я тебе не верю. Зачем умирать, если в этом нет необходимости? У меня не было выбора, а у тебя он есть! – От злости лицо Рубена стало ещё бледней, чем обычно. – Как ты думаешь, каково было всем тем детям, которые умерли на операционном столе доктора Хагмана или погибли в пожаре? А ты лежишь себе и отказываешься бороться – только чтобы показать, какая ты особенная, и зациклилась на том, что скоро умрёшь! Нашла чем гордиться! Эка невидаль.

Тут я тоже начала сердиться:

– Но ведь и у меня нет выбора! Я даже пошевелиться не могу!

– Не можешь? Попробуй!

Раздражённо вздохнув, я попыталась поднять правую руку. Я думала, что у меня ничего не выйдет, но, как ни странно, рука взлетела в воздух.

– Вот видишь! – усмехнулся Рубен.

– Ну и что с того? Я могу помахать рукой – и какой мне от этого прок?

Рубен криво улыбнулся и подошёл к тележке, на которую госпожа Хагман поставила свой поднос. Я похолодела, когда, повернув голову, увидела, что лежит на подносе. Несколько ножей, маленьких, но очень острых. Жестяная миска. Несколько свёрнутых полотенец. И два шприца.

Я закусила губу. Передо мной лежали инструменты, приготовленные, чтобы убить меня. Эта жестяная миска – в неё они собираются положить моё сердце? И тогда конец. Пожалеть и передумать я уже не смогу.

А что, если Рубен говорит правду? Если матушка вовсе меня не забыла? Если она скучает и волнуется? И если я вовсе не умираю – и даже могу поправиться?

– Вот что ты можешь сделать, – сказал Рубен, наклонился и зашептал мне прямо в ухо.

Я ловила каждое слово.

16 Лёд

Рубен прав.

Я обязана попытаться. Скорее всего, у меня ничего не получится, но главное – не сдаваться.

Конечно, жаль Эсмеральду, которая так и останется мёртвой. И её отца и мать, которые сидят сейчас где-то в санатории, плачут и надеются, что доктор Хагман снова оживит их дитя.