Малиновый холм, или Дом страха - [23]

– Ну-ну, не надо шуметь. Всего лишь небольшой укольчик. Когда подействует анестезия, больно не будет.

К своему полному ужасу, я почувствовала, как по телу распространяется волна онемения. Я больше не могла пошевелиться. Не могла даже пискнуть.

Госпожа Хагман убрала руку, подкатила кресло-каталку и подняла меня с постели. Жена главного врача оказалась на удивление сильной.

Внезапно ко мне вернулся дар речи. Кричать я не могла, только прошептала:

– Кофту и фотографию.

– Что-что?

– Я хочу свою кофту и фотографию матери и отца. Ту, что на комоде.

Странное дело – хотя минуту назад я лежала в постели и дрожала от страха, сейчас во мне проснулось упрямство.

Сейчас всё произойдёт. Сегодня ночью я умру, это я уже поняла. Но мне хотелось самой решить, как это будет. Я хотела ощущать запах матушки и видеть перед собой её лицо, когда засну навсегда – тогда мне будет не так страшно. Это просто маленькая просьба.

С мгновение госпожа Хагман изумлённо смотрела на меня, но потом надела на меня кофту и положила мне на колени фотографию.

И мы поехали.

В коридорах не было ни души, в комнате ночных медсестёр пусто. Миновав лифт и большую лестницу, мы двигались вперёд по коридорам третьего этажа. Я была совершенно беспомощна и несколько раз чуть не падала лицом вперёд, но госпожа Хагман успевала удержать меня в кресле-каталке.

Наконец мы добрались до лестницы, где кто-то уже ждал нас. Я узнала его по бакенбардам.

Это был доктор Хагман.

На этот раз я не услышала от него никаких приветливых слов, никаких «дружочек» и «дорогая фрёкен». Он просто взял меня на руки и понёс вниз по лестнице.

15 Два сердца

Я уже давно поняла, куда мы идём, и действительно – вскоре мы оказались в том коридоре, где несколько недель назад я пряталась в нише. Госпожа Хагман отперла дверь в стеклянной стене, и мы направились в сторону восточного флигеля. Вскоре я увидела, что за одной из дверей горит свет.

Легко было догадаться, что это операционная. В отличие от всего остального, что я видела в восточном флигеле, здесь было на удивление чисто и аккуратно. Кто-то тщательно вымыл пол и начистил до блеска все металлические поверхности.

В центре стояла кушетка, накрытая простынёй, и доктор Хагман осторожно опустил меня на неё. А потом он наконец взглянул на меня и улыбнулся своей обычной дружелюбной улыбкой:

– Добрый вечер, Стина.

– Добрый вечер, доктор Хагман, – вежливо ответила я. Я снова могла говорить, хотя и тихо. Язык едва слушался.

– Видишь ли, Стина, наступает великий момент.

– Так я сейчас…

– Сегодня вечером мы с тобой впишем новую славную главу в историю медицины. Ты станешь знаменитой, Стина!

– Почему?

– Сейчас я тебе объясню. Но, прежде всего, я хочу, чтобы ты лежала абсолютно спокойно. Больно не будет.

Это было приятно слышать.

– Тебе сделают ещё один укол, но из-за обезболивающего, которое тебе ввела моя жена, ты ничего не почувствуешь. От этого второго укола ты крепко уснёшь.

– Вы хотите сказать, я умру?

Доктор Хагман не ответил – только продолжал улыбаться, возясь с какими-то предметами на тележке.

– Доктор Хагман, можно задать один вопрос?

– Конечно, дружочек.

– Зачем всё это? Уколы и операционная среди ночи? Я ведь и так вскоре умерла бы.

На лице доктора Хагмана появилось выражение искреннего энтузиазма:

– Стина, ты когда-нибудь слышала о трансплантации?

Я заметила, что в верхней части тела слегка восстановилась чувствительность – ровно настолько, чтобы покачать головой.

– Дело обстоит так: твои лёгкие, Стина, никуда не годятся. Они недолго тебе прослужат – всего несколько дней, максимум неделю. Ты можешь повернуть голову вправо, дружочек?

Это я могла, и теперь разглядела чуть в стороне вторую кушетку. И на ней кто-то лежал! Этот кто-то был ростом с меня, но накрыт с головой простынёй.

И тут я всё поняла. Это же предельно ясно! Как я раньше не сложила два и два?

– Доктор Хагман, это Эсмеральда?

Доктор изумлённо уставился на меня:

– Ты её знаешь?

– У неё слабое сердце.

– У неё было слабое сердце, у бедняжки. Час назад оно перестало биться.

– И теперь вы хотите… отдать ей моё сердце?

– Поверь, Стина, как бы я хотел, чтобы туберкулёз не поймал тебя в свои сети! Медицинская наука могла бы обрести в тебе светлый разум!

– Но как? Ведь Эсмеральда уже умерла.

– О, это непросто! Тридцать лет я занимался исследованиями! Несколько лет назад мне удалось пересадить сердце одного поросёнка другому! И я почти завершил тот же эксперимент с двумя мальчиками здесь, в «Малиновом холме», однако мне помешали. Но только подумай – сколько жизней мы спасём, если сегодня вечером у меня всё получится!

Я изо всех сил задумалась над этим вопросом:

– Но не мою жизнь, так?

Доктор Хагман снова стал возиться с инструментами на тележке. Он ответил, не глядя на меня:

– Очень грустно, Стина, но ты так или иначе обречена. Подумай, что твоё сердце, возможно, подарит Эсмеральде новую жизнь! Родители девочки мыслят очень современно, они уже попрощались со своей дочерью, но от всей души надеются, что трансплантация пройдёт успешно. И если так и будет, то обещаю тебе – я лично позабочусь, чтобы твоё имя фигурировало во всех медицинских публикациях.