Малина - [24]

Почему ты сразу не скажешь

Что?

Что хочешь опять прийти ко мне

Но послушай!

Я не дам тебе это сказать

Вот видишь

Чтобы ты не выходила из игры

Я не хочу никакой игры

Но без игры дело не пойдет

С помощью Ивана, который жаждет игры, и ради этого я тоже освоила целый набор ругательных фраз. Услыхав первую из них, я ужасно испугалась, но теперь мне их прямо-таки не хватает и я жду этих ругательств, потому что, если Иван начинает ругаться, это хороший знак.

Ты маленькая падла, ты, ты, кто же еще?

Ты меня уговоришь в чем угодно, ты, ты

Потому что это правда, смейся сколько хочешь

Не смотри такими ледяными глазами

Les hommes sont des cochons[21]

Настолько ты еще понимаешь по-французски

Les femmes aiment les cochons[22]

Я с тобой говорю, как хочу

Маленькая стерва, вот ты кто

Ты же со мной делаешь, что хочешь

Нет, не отучивать тебя надо, а доучивать

Ты слишком глупа, ты просто ничего не понимаешь

Ты должна стать совсем большой стервой

Величайшей стервой всех времен, вот бы хорошо

Да, этого я и хочу, конечно, а чего же еще

Ты должна совершенно перемениться

С этаким талантом, конечно, он у тебя есть

Ты ведьма, так воспользуйся этим наконец

Они тебя вконец испортили

Да, ты это самое и есть, и не пугайся каждого слова

Ты что, не поняла закона?

Ругательные фразы произносит один Иван, ответов от меня он не слышит, только междометия, а чаще всего слова: «Но Иван!», однако под конец они говорятся уже не так серьезно, как вначале.

Что знает Иван о законе, который властвует надо мной? Но меня все-таки удивляет, что в его лексиконе есть слово «закон».

Малина и я, несмотря на все наши различия, одинаково робеем перед нашими именами, только Иван совершенно сливается со своим именем, и поскольку оно для него нечто само собой разумеющееся и он знает, что имя устанавливает его личность, то и мне доставляет удовольствие произносить это имя вслух, думать о нем и произносить про себя. Его имя стало для меня деликатесом, необходимой роскошью в моей скудной жизни, и я забочусь о том, чтобы повсюду в городе имя Ивана произносилось вслух, шепотом и мысленно. Даже когда я бываю одна, когда одна хожу по Вене, то во многих местах могу себе сказать — здесь я ходила с Иваном, там я ждала Ивана, в «Линде» я с Иваном обедала, на Кольмаркте пила с Иваном кофе-эспрессо, на Кертнерринге Иван работает, здесь он покупает себе рубашки, вон там — бюро путешествий, услугами которого он пользуется. Но неужели ему понадобится опять ехать в Париж или в Мюнхен? Однако и там, где я с Иваном не бывала, я говорю себе: надо мне будет как-нибудь прийти сюда с Иваном, это я должна показать Ивану, я бы хотела как-нибудь вечерком вместе с Иваном полюбоваться Веной с Кобенцля или с высотного дома на Херренгассе. Иван реагирует сразу: когда его зовут, он вскакивает, а Малина медлит, и я тоже медлю, когда речь идет обо мне. Так что Иван правильно делает, не всегда называя меня по имени, а награждая какими-то бранными кличками, которые вдруг приходят ему в голову, или говоря «сударыня моя». Сударыня моя, вот мы опять себя выдали, стыд, да и только, надо нам поскорей от этого отучиться. Glissons. Glissons[23].

Что Иван не интересуется Малиной, это я могу понять. Я даже принимаю меры предосторожности, чтобы один из них не вторгся в сферу другого. Но я не совсем понимаю, почему Малина никогда не говорит про Ивана. Он его не упоминает даже вскользь, с непостижимой ловкостью избегает присутствовать при моих телефонных разговорах с Иваном или встречаться с ним на лестнице. Он делает вид, что все еще не знает машины Ивана, хотя моя очень часто стоит впереди или позади Ивановой на Мюнцгассе, и когда я утром выхожу из дома вместе с Малиной с тем, чтобы быстренько подбросить его на Арсенальгассе — это в двух шагах от нас — и он не опоздал бы на службу, то он должен бы заметить, что я не воспринимаю машину Ивана, как препятствие на пути, а, напротив того, нежно ее приветствую, глажу рукой, даже когда она мокрая или вся в грязи, и с облегчением убеждаюсь, что за ночь ее номер остался прежним — W 99 823. Малина садится, и я жду спасительной насмешки, укоризненного замечания, жду изменившегося выражения лица, но Малина мучает меня своим безукоризненным самообладанием, своим несокрушимым доверием. Пока я в большом напряжении жду вызывающей резкости, Малина подробно рассказывает мне, какая ему предстоит неделя: сегодня в Зале славы будут снимать фильм, у него совещание с референтом по оружию, референтом по обмундированию и референтом по орденам. Директор в отъезде, он читает лекцию в Лондоне, поэтому Малина должен один идти в Доротеум на аукцион оружия и картин, но решать он ничего не хочет, Монтенуово-младший будет на днях окончательно утвержден в должности, а в субботу и в воскресенье Малина дежурит. Я забыла, что на этой неделе опять его очередь дежурить, и Малина наверняка заметил, что я забыла, я выдала себя, слишком явно показала свое удивление, но он все еще обманывается, словно тут никого и ничего нет, словно существуем только он и я. Словно я думаю о нем — как всегда.

Свое интервью господину Мюльбауэру, который раньше работал в газете «Винер тагблатт», но без всяких угрызений совести переметнулся к ее политическим конкурентам, к «Винер нахтаусгабе», я откладывала уже несколько раз, под разными предлогами, однако господин Мюльбауэр со свойственным ему упорством, со своими телефонными «Целую ручку» все же добивается цели. Вначале ведь каждый, как я, полагает, будто соглашается на интервью, только чтобы отделаться от этого человека, однако наступает день — и вот он, тут как тут, этот господин Мюльбауэр, которому несколько лет назад еще приходилось записывать в блокнот, а теперь он пользуется магнитофоном, курит «Бельведер» и не отказывается от виски.