Маленький человек - [48]

— Кто ты? Откуда ты взялась? — спрашивал Лютый, но Севрюга пожимала плечами, словно сама не знала, кто она.

— Я не всегда была такая, — сказала она раз, смотрясь в озёрное зеркало. — Когда-то я была очень красивая!

Лютый взобрался на высокую, липкую от смолы сосну с толстыми, крепкими ветками, по которым поднимался, словно по приставленной к дому лестнице. С высоты дерева он пытался разглядеть преследователей, но дым от костров больше не поднимался над верхушками, и он решил, что охотники отстали или вернулись домой.

— Похоже, мы оторвались от них, — сказал он, слезая.

— От бандитов не уйти, — покачала головой Севрюга, — от них ещё никто не уходил.

Голубика каплями висела на кустах, ползая по земле на четвереньках, девушка губами собирала ягоды и, смеясь, вытирая рот рукавом. Лютый вспомнил рыжеволосую бомжиху, которую бросил на горящей свалке. Он не знал, выжила она или погибла, задохнувшись в едком дыму, и от воспоминаний о ней перед глазами встали горящие мусорные завалы.

— Я убийца, — прошептал Лютый, и снова ощутил, как нищенка цепляется за руку, а он отталкивает её, спасаясь от пожара.

Но Севрюга понимала по-своему:

— Расскажи, как Могилу убил? — в который раз просила она и, слушая Лютого, сворачивалась клубком, словно ребёнок, которого баюкают детской сказкой.

— Я возвращался с работы, а Могила с дружками сидел на летней веранде, — начинал он, поглаживая Севрюгу по голове. — Когда я проходил мимо, Могила крикнул мне что-то, но я не разобрал его слов. Остальные засмеялись, показывая на меня пальцем. Я подошёл и ударил его по лицу, — Лютый, сжав кулак, показал, как ударил бандита, и девушка засмеялась, захлопав в ладоши. — Тогда его помощник вышел с ружьём, и я решил, что моя песенка спета. Но он подошёл слишком близко, и я, схватившись за ствол, вырвал его. И застрелил Могилу!

— Надо было и Саама застрелить, — поджав губы, каждый раз говорила Севрюга. — Надо было застрелить!

Лютому казалось, будто, блуждая по лесу, они кружат вокруг города, который, как гигантский магнит, тянет к себе. Он узнавал камни и коряги, за деревьями ему мерещились дома, и они поворачивали в другую сторону, всё больше запутываясь. Но вдруг, выйдя из леса на поляну, наткнулись на оленье стойбище.

На поляне ютились несколько домиков, сколоченных из потемневших досок, пара деревянных чумов и избушка на курьих ножках — амбар, возвышавшийся над землёй на двух длинных палках. На протянутых верёвках сушилась одежда, самая обычная, какую можно купить в любом городском магазине. Яркие свитера, джинсы и спортивные куртки, испещрённые английскими надписями, странно контрастировали с деревянными домами и оленьими шкурами.

Мужчины ушли со стадом, на стоянке остались только сморщенная, как печёное яблоко, старуха, готовившая на костре обед, и двое подростков, которые, напевая, мастерили что-то из оленьей кожи. Не обращая внимания на саамов, Лютый бросился к костру, выхватив еду из рук старухи. Он принялся жадно есть лепёшки и вяленую рыбу, а потом, опомнившись, сунул жёваный кусок Севрюге в беззубый рот. Старуха, вытянув узловатый палец, что-то прокричала на своём языке, и узкоглазый оленепас с круглым, как тарелка, лицом, стянул с плеч накидку из выделанной шкуры, набросив Севрюге на плечи.

Саамы не удивились гостям, как будто знали об их приходе и давно ждали.

Насторожившись, Каримов долго смотрел на своё отражение, пока тёмное стекло медленно опускалось. На него уставился жёлтый старик с широким, мясистым носом и бесцветными глазами. К горлу он приставлял электронный аппарат, через который говорил, и от скрипучего голоса по телу бегали мурашки, будто кто-то водил железом по стеклу.

— Решил своими глазами увидеть этот город.

Они разговаривали через окна машин, припарковавшись посреди дороги. Образовалась пробка, но никто не сигналил, и шофёры, закурив, терпеливо ждали, пока они окончат разговор.

— Город как город, ничего особенного, — пожал плечами Каримов, выжидающе глядя на старика.

— Ты меня хорошо знаешь, — Трубка говорил медленно, делая многозначительное ударение на каждом слове. — Но я тебя знаю лучше.

Каримов поджал губы.

— Думаешь, я хочу узнать, оттяпал ты у меня фабрику или нет? — старик буравил его взглядом, то и дело облизывая пересохшие губы. — Это я и так знаю. Хочу проверить, так ли я уже стар, чтобы какой-то сопляк переиграл меня.

И, сделав шофёру знак рукой, Трубка поднял стекло.

Каримов нервно барабанил ногтями по зубам, пытаясь предугадать, что задумал старик, но терялся в догадках. Трубка не бросал угроз на ветер и славился тем, что у него было много врагов, но ни одного — живого. Теребя виски, серебрившиеся, как зимний лес, Каримов думал о том, что безжалостный старик не пощадит его.

— Зачем ты живёшь? — спросил как-то Каримов, глядя на Трубку, сосредоточенно набивавшего кисет табаком. — Никогда не спрашиваешь себя об этом?

— В жизни есть только два вопроса, которые должны тебя мучить, — засмеялся старик. — «Что делать?» и «Кто виноват?»

— И что делать?

— Деньги! — захохотал Трубка, просыпав табак. — А кто виноват? У кого их нет!

Вспомнив его самодовольный смех, Каримов поморщился, словно съел лимон, и подумал, что надо подключить Саама, который решит вопрос быстро и просто. Каримов представил, как в последнюю минуту заглянет Трубке в выцветшие глаза и, сжав его горло, спросит: «Так зачем ты жил?» Каримов глубоко затянулся и, выпустив дым через ноздри, спросил шофёра: