Маленький человек - [42]

Как-то раз, тихо войдя в парную с ведром воды, банщик случайно подслушал разговор.

— Дай ей сдохнуть спокойно! — кричал Саам. — Ей немного осталось!

— Хочешь, чтобы она нас за собой потянула? — не соглашался Могила. — Пронюхают, что она здесь, и начнут трясти. А она и рада будет всех нас сдать! Ты что, не чувствуешь, что времена изменились? Если найдут, за что уцепиться, от всех избавятся!

А когда Могилу застрелили, Севрюга целый день прохохотала, словно обезумевшая, а потом всю ночь рыдала, так что девушки, оставшиеся в бане на ночь, выгнали её в лес, и она выла под окнами, как северный ветер. Но с тех пор улыбка не сходила с её безобразного лица, словно, умерев, Могила унёс с собой её печаль.

На улице дымились шашлыки, вокруг которых суетился пухлый банщик. Обернувшиеся полотенцами девушки скучали в беседке, обсуждая сериалы, глянцевые сплетни и наряды. Раньше девок сюда привозили из рыбных посёлков, где сетка с рыбой и ночь с девушкой стоили одинаково, а в некоторых домах, сговорившись, можно было купить только рыбу, а девку получить сверху. У девиц были розовые щёки, толстые, белёсые икры и жёсткие, как пемза, пятки, зато смеялись они так громко и заразительно, что Требенько любил приезжать в баню, только чтобы послушать их смех.

— Девки добротные, работящие, — говорил он, сгребая их в охапку, — замуж вам надо!

Но поселковые девки, как рыба, быстро портились: у них выпадали зубы, увядали щёки, а глаза становились бесцветными и унылыми, как у щуки. Так что, погрузив на машину, бандиты возвращали их домой, а в баню привозили новых, смешливых и свежих, бьющихся в объятиях, словно селёдка на крючке.

Увидев плотных, по-деревенски ладно скроенных девиц, Каримов брезгливо оттолкнул прильнувшую к нему толстушку и потребовал, чтобы к его приезду сюда приводили проституток из города. Поселковых девок сменили городские, которых, соблазняя нарядами и деньгами, привозили прямо из «Трёх лимонов».

Каримов и мэр сидели в парилке. Кротов, насупившись, дёргал из березового веника листочки, словно гадал на ромашке.

— Убьют — не убьют? — ухмыльнулся Каримов, плеснув воду на печку. — Да, было три толстяка, а остался один.

— Чёрт знает что, — покачал головой мэр. — Тихий был городок, жили спокойно.

— В такой дыре все на виду! Не может быть, чтобы никто не знал!

Мэр тяжело дышал, обливаясь потом. В последнем номере местной газеты напечатали фотографию с городского праздника, на которой едва поместились в кадр Требенько, Антонов и Кротов, которых за спиной звали «Три толстяка». Кротов подумал, что на старых фотографиях нас всё чаще обступают мертвецы, и от снимка повеяло холодом. Мэр аккуратно вырезал себя из фотографии, суеверно постучал по дереву, поплевав через плечо, потом перекрестился, и, решив, что этого мало, заехал в церковь и поставил у алтаря толстую свечу.

— С Саамом говорил? — Каримов плеснул ещё воды, добавив пару.

— Клянётся, что не в курсе. А кто знает? Бандит и есть бандит. Только Требенько знал, чем на него нажать, а я этим ребятам не указ. У них своя власть.

— А я слышал, ты решил от него избавиться.

Каримов зачерпнул воду ковшом.

— Да прекрати ты поливать, помру ведь! — взорвался Кротов. — Мне-то что, городишко маленький, да всем места хватит. Но последнее время телефон обрывается: разберись, мол, с бандитами: не город, а малина, нормальным людям приезжать страшно. Можно подумать, нормальные люди до нас доедут. Что они тут забыли? А мне остаётся выбирать между шилом и мылом.

— Это как?

— Между шилом в бок от бандитов и верёвкой, которую сверху мылят.

— Небогатый выбор, — засмеялся Каримов.

Он слушал мэра вполуха, а сам думал о Савелии Лютом, пропавшем в тайге. Иногда Каримову казалось, что он убил не только Могилу. Бессонными ночами, пережёвывая глазами темноту, он представлял, что Лютый расправляется с Требенько и Антоновым, и чувствовал, как под одеяло лезет страх. Но, глядя на фотографию Лютого, взятую из его личного дела, Каримов понимал, что этот робкий человек с глазами как две чашки прозрачного бульона не тянет на роль расчётливого преступника, способного продумать и совершить убийство. А всё же Лютый смог сделать то, что оказалось не под силу Каримову: он нажал на курок.

— Он нажал на курок, — повторил Каримов вслух.

— Кто? — не понял Кротов.

— Лютый.

— Ах, Лютый. Как думаешь, расправились они с ним или нет?

Каримов неопределённо пожал плечами.

— Наверное, расправились, — сам себе ответил мэр. — Наши ребята шутить не любят. Ох, как же я от них устал!.. Бандюги проклятые, не могут решать вопросы цивилизованно, по-человечески.

— Это как — по-человечески?

— Как? Через суд! — развёл руками мэр.

Каримов расхохотался:

— У тебя с ними расхождение во взглядах, они предпочитают преступление без наказания, а ты — наказание без преступления.

— Пожалуйста, без лозунгов, — поморщился Кротов.

Мужчины вышли из парилки. Лютый следил за ними из леса, глядя, как, сбросив полотенце, Каримов, разбежавшись, бухнулся в воду, и девушки завизжали от холодных брызг. Тренируясь на свалке, Лютый перевёл коробку патронов, но стрелок из него был неважный. Прищурившись, он целил в Кротова, осторожно спускавшегося в озеро и, прежде чем шагнуть, ногой ощупывавшего дно, но от напряжения руки дрожали, и Лютый опустил ружьё. Перекрестившись, он вышел на берег.