Маленькая победоносная война - [18]

Дома уже все в сборе. Работа кипит: парни выкладывают кирпичом бойницы, завешивают плащ-палатками окна, разжигают печку, тащат на стол мародерку.

Когда все дела сделаны, садимся ужинать. Помидорчики-огурчики, мед, различные варенья, хлеб, тушенка, гречка, масло, чай. Удивительное богатство.

От вида еды сводит желудок — последний раз ели утром, с тех пор во рту не было и росинки, а время-то уже к вечеру, смеркается. Усиленно наваливаемся на жрачку, только ложки мелькают.

В самый разгар ужина в комнату заходит Лихач. Останавливается в дверях, смотрит, как мы едим. Глаза какие-то странные, чумные. Потом говорит хрипло: «Меня ранило». Хотим его перевязать, но он говорит, что не надо, перевязали уже. Ранило его еще во взводе, в ногу осколком, но в госпиталь он не пойдет — взвод оставить не на кого.

Ротный велит ему сходить в санчасть, записать ранение. Лихач отвечает, что как раз оттуда, еще с минуту стоит молча, потом докладывает, что у него все в порядке, поворачивается и выходит.

Странный он какой-то, контузило вдобавок, что ли? Хотя, если в ляжку железом зарядит, еще и не таким странным станешь.

Когда он уходит, опять наваливаемся на еду с прежней скоростью.

Вшестером под чай съедаем три литра меда.

Пока едим, на улице становится совсем темно. Распределяем фишки на ночь. Мне выпадает стоять с Юркой, с часу до четырех. Самое неудобное время.

…Михалыч только-только касается моего плеча, как я просыпаюсь. Без десяти час. Бужу Юрку.

Фишка у нас находится в сенях, или как там у них по-чеченски. Окна наглухо заложены кирпичом, лишь в двух оставлены небольшие бойницы.

В них пулеметы, перед каждым — дорогое модное кресло с прикроватным столиком из карельской березы, на столиках стоят коробки с лентами.

Молодцы ребята, здорово здесь все оборудовали, на такой фишке можно и по шесть часов сидеть.

Садимся в кресла, ноги кидаем на подоконники, одну руку на приклад пулемета, в другой сигарета — курим. Прямо как фрицы в кино про войну. Только губной гармошки не хватает. Прикалываемся по этому поводу: «Я, я, натюрлих».

Наигравшись, тушим сигареты, осматриваемся уже по-настоящему.

Снаружи все гораздо хуже, чем внутри. Мы заперты в тридцатиметровом пространстве двора — слева забор, справа сады, прямо перед нами соседний дом. В общем, подходи в полный рост и расстреливай нас как угодно, обзора никакого. Лишь левее в открытую створку ворот виден кусок улицы и окно дома на противоположной стороне.

По уму фишку надо было выставлять в том доме, который перед нами.

Если один пулемет оставить здесь, а второй перенести туда, ни одна сволочь не проскочит. Говорю об этом Юрке. Юрка глядит на дом, на те метры, что отделяют его от нас, на пулеметы, примеривается и неожиданно говорит, что фишка выбрана просто отлично. Я с недоумением смотрю на него. В его лице отчетливо читается боязнь, видно, что он не испытывает ни малейшего желания пробираться ночью в тот дом, полтора часа сидеть там одному отрезанным от всего взвода, а потом ползти назад. К тому же, если начнется заварушка, вернуться он уже не сможет: тридцать метров под огнем — это очень много, придется отстреливаться в одиночку, вызывая весь огонь на себя.

Юрка понимает, что я почувствовал его боязнь, переводит разговор: мол, придется сидеть на голом полу, в холоде, а здесь такие мягкие, удобные кресла, обзор более-менее сносный, да и ребята рядом, в общем, соваться туда незачем.

Что ж, значит, остаемся на этой неумной, зато комфортабельной фишке.

Один я тоже туда не полезу.

Со стороны чехов прилетает строчка трассеров. Беру ночник и выхожу на улицу. В ночнике все непривычно зеленое, но видно достаточно отчетливо. Вот дом на той стороне, ветки яблонь шевелятся от ветра, и кажется, что в окне кто-то есть. Но это просто обман зрения, все чисто. Вот наш БТР с третьего взвода. Горячий мотор нагрел корпус, и его видно вплоть до клепок на броне. Водила крутится вокруг машины, что-то ремонтирует. До него метров сто пятьдесят, но при такой видимости я легко смог бы попасть ему в ухо. От этой мысли мне становится неуютно, я приседаю за стену. Оставшееся время сидим с Юркой молча, слушаем темноту, «палим фишку».

Наконец нашему ночному бдению подходит конец. Без десяти четыре бужу Дениса с Пашкой. Они приходят заспанные, молча сменяют нас, не открывая глаз, тяжело плюхаются в кресла. По-моему, они заснут, как только мы закроем за собой дверь.

Смотрю на Дениса с Пашкой и думаю, что надо бы их растолкать, потрепаться с ними минут десять, пускай проснутся. Но передумываю — время сна слишком драгоценно, чтобы тратить его на болтовню. Да черт с ними, в конце-то концов! Все равно в случае чего их первыми зарежут, может, хоть крикнуть успеют…

Промозглое туманное утро встречает тишиной. Сад, яблони, туман… У меня на даче бывает точно так же, если в октябре проснуться пораньше, когда природа еще не отошла от ночного холода и лужи покрыты хрустящим льдом. Тогда тоже можно застать такую вот стылую тишину, и пахнет так же — прелыми листьями, утром и осенью.

Пользуясь случайной передышкой, решаем помыться. Выносим из дома тазики, кипятим воду. Долго фыркаем по очереди — двое моются, двое кипятят, двое стоят рядом с автоматами. Моемся быстро, скоро опять вперед, а время восьмой час уже.