Маленькая хня - [8]

Вечером я нажралась с двумя соседками, и ночью он выносил мою блевотину в новом тазике, в котором я собиралась варить варенье из черноплодки, но так и не сварила.

Утром я сказала, фиг с ним, с тазиком. Прости, я нечаянно нажралась.

Я хотела мира.

Он ничего не сказал. Мир подошел близко-близко, но тормознулся в трех шагах, на границе войны и перемирия.

Ну хочешь, я постираю твое что-нибудь там? — сказала я.

Он снова ничего не сказал, но мир тихонько подкрался еще на полшажка и замер, недоверчиво поджав хвост.

Я боялась его спугнуть и поэтому решила больше ничего не говорить.

На ночь мы разбрелись по своим комнатам.

Лето, жарко.

Перед сном я слазила в интернет на какой-то литературный сайт и случайно прочитала чей-то рассказ под названием «Монетка». Героиня рассказа тусовалась в аду вместе с классиками литературы. Довольно мерзопакостный Чехов правил адов бал, вел себя непристойно и вдобавок быстро наклюкался. Рассказ мне понравился. Я выключила комп и легла спать.

Проснулась я от ясного ощущения, что в мою комнату, через окно на пятом этаже, пришел Антон Палыч и сел на стенку. Я включила свет и действительно увидела на стене жирную ночную бабочку, но это был не Чехов, а Лев Толстой, Я узнала его по бороде и насупленным бровям. Пришлось встать, накрыть Льва банкой и выбросить на улицу.

Не успела я свернуться на своей девичьей постельке и погасить свет, как Толстой снова был в комнате. Покружив над лампой, Лев Николаевич увеличился до размеров один к одному и сел на мое царское место, подобрав довольно-таки грязные босые ножищи под кресло. Я смотрела на него с дивана, прикрывшись одеялом, и опасливо ждала, что будет дальше. Он же разглядывал меня оценивающе, как будто собирался писать мой портет и заранее определял границы светотени.

— А ты совсем не похожа на Анну, — произнес наконец классик. Это были его первые слова.

— С чего мне быть на нее похожей? — удивилась я.

— Но ты ведь тоже кончишь под паровозом, — заявил он.

— Какое изысканное извращение, — прогноз мне не понравился.

Толстой задумчиво смотрел мне в лоб. — Я бы на тебе не женился, — сообщил он вдруг, — ни при каких обстоятельствах.

— Да и я бы не согласилась.

— Почему?!

— От вас рождалось слишком много детей, — сказала я осторожно. Мне не хотелось нарываться.

Толстой запустил пальцы в косматую бородень:

— Сонька тоже с гондоном желала, да я не любил, — сказал он.

Я бы с удовольствием сказала «скотина вы, Лев Николаевич, мудак и говно», но опять конформистски промолчала. Однако и Лев сменил тему.

— И что сейчас люди читают? Вот ты, например? — поинтересовался он, — бест, как его, селлер какой-нибудь?

Я вспомнила, что от частого употребления на моей клавиатуре начали западать кнопки «х» и «г», и сказала:

— Фуфла не держим. А вы?

— Толстого перечитываю, — сказал Толстой.

— Стремно? — посочувствовала я.

— Да так, — признался он.

— И много еще осталось?

— До хуища, — вздохнул граф.

Я впервые в жизни почувствовала к нему что-то вроде симпатии.

— А вы Библию читайте, — посоветовала я.

Но Толстой, кажется, не расслышал, потому что как раз в тот момент ковырялся в ухе взятой со стола зубочисткой и рассматривал мои книжные полки. Наковырявшись, Лев Николаевич вытер серу о штаны, задумчиво разломил зубочистку надвое и бросил обломки в пепельницу.

— Я смотрю, я у тебя тоже есть, — заметил он.

— Это муж на ДК железнодорожников недавно купил. За 200 рублей, — сказала я и засомневалась: — или за 250?

— Понаставила одних эмигрантов зачем-то... Не нравлюсь я тебе?

— Да... — начала было я, но Лев неожиданно спросил:

— А где твой муж?

— В другой комнате спит.

— Интеллигентно, — одобрил он.

— Жарко просто, — сказала я.

— Так за что ты меня не любишь? — спросил опять Толстой. Он подошел к стеллажу: — Вот, на самый верх задвинула.

— А почему вы Аньку под поезд кинули, — сказала я.

— Аньку, говоришь, под поезд почему, — пробормотал Толстой в бороду, — да потому, что ненавижу ее, блядищу истеричную. Вот почему. Таким, как вы с ней, на рельсах самое место. Самое место.

— Зачем ты пришел, Лев? — спросила я. В моем голосе — и это было удивительно — совершенно не слышалось злости.

Толстой молча дотянулся до книжки в сереньком переплете, раскрыл на титуле и накалякал чего-то там маркером. Маркер он тоже взял со стола.

— А кто тебе больше всех из русских писателей нравится? — спросил вдруг он.

— Горин, — сказала я отстраненно.

— М-да, — пожевал в бороде граф. Он захлопнул книжку и положил ее на край стола. «Анна Каренина, том 1», — прочитала я на форзаце.

— Ну, а из классиков-то наших? — настаивал он.

— Шолом Алейхем.

Шагов я не слышала, поэтому дверь в комнату открылась неожиданно. На пороге стоял Яхтсмен. Он диким взглядом смотрел то на меня, то на Толстого.

— Лорик, ты чего?! — потрясенно спросил он.

— Заходи, твой кумир явился, — сказала я. Поколебавшись, Яхтсмен прикрыл дверь с той стороны и остался в коридоре, чтоб подслушивать. Но Толстой вдруг засуетился, засобирался. Не успела я ничего уточнить, как он здорово уменьшился, расправил крылья и, ни слова не говоря, был таков. «Полетел себя дочитывать», — подумалось мне.

Я цапнула со стола книгу и заглянула вовнутрь. «Лоре от Левы Т., без надежды, с печалью невыразимой», — было написано там. Я плюнула три раза, перекрестилась на «Утоли моя печали», залезла в постель, выключила свет и неожиданно быстро уснула.