Мальчишник - [3]

Бывало, по каким-либо причинам не завернешь сразу к Максимычу, идешь-бредешь по долгой улице, и вдруг сзади бешеной погоней догоняет мотоцикл с коляской, позже — машина. Встав на дыбы и с визгом тормозов останавливается впритирку — распахивается дверца, и из нее красным солнышком высовывается сияющее лицо друга.

— Садись, подброшу.

— Может, не по пути нам?

— С тобой всегда по пути. Не ломайся, садись. А покататься для удовольствия не хошь? Ну, не сейчас, вечерком. У меня сегодня выходной. Можно в лес нацелиться, можно в горы. Можно прихватить кого-нибудь для услады. Поди, не всех перезабыл в городе?

И прихватывали для услады, и гоняли в лес, в горы…

При встречах Максимыч всякий раз угощал меня каким-нибудь новым своим увлечением, высвечивающим его с совершенно неожиданной стороны.

Еще когда в техникуме учился, повлек меня смотреть треневскую «Любовь Яровую», поставленную на самодеятельной сцене. В колоритной роли матроса Шванди увидел его самого. В лихо заломленной, сидящей черт знает на чем, чуть не на одном ухе, бескозырке, в широченных клешах и тельняшке с голубыми волнами, брызжущий озорством и весельем — честное слово, был он лучше всех на подмостках. Рискованное коленце с перевертыванием через голову на хлипком стуле сорвало ему персональные аплодисменты.

В другой раз провожал его в альпинистский лагерь на Тянь-Шань, куда он снарядился с группой скалолазов из техникума. И тоже хорош был с ледорубом в руке, придавленный неохватным рюкзаком, шнуровка на котором от поклажи не затягивалась, а сверху рюк венчался еще и белым мотком-кренделем крепчайшей связующей веревки.

Как-то застал его в толстом мохнатом свитере, в вязаной шапочке с наушниками и фланелевых шароварах.

— Вот ведь какая досада! — опечалился он. — Не посидеть сегодня. На Долгую гору собрался на лыжах кататься. Если бы один, мог бы еще притормозить. С ребятами из цеха сговорились. Всякий выходной там казакуем. А впрочем, айда-ка с нами.

— Куда я без лыж?

— Лыжи найдем. Была бы только охотка.

На широком, расчищенном склоне крутой горы скелетами вымерших динозавров громоздились два трамплина: один — гигантский, другой — поменьше. Их недоразвитые головки — площадки на выгнутых и сужающихся кверху шеях — вздымались над вершиной, будто опасливо оглядывали противоположный склон, и оттуда время от времени отрывались каплями маленькие черные фигурки и падали вниз. Убыстряя падение, они увеличивались в размерах, а потом, оторвавшись, опасно парили над больнично-белыми снегами, над рукоплескавшими ветвями и лапами взъерошенными лесами. То летали мастера.

Любители гоняли с другой горы, не обжитой еще динозаврами. Сложенный из снежных блоков трамплин катапультой выбрасывал метров на двадцать. Боишься прыгать — спускайся вихрем по разбитой лыжне рядом.

А вот и они — дружки Максимыча, цеховые ребята, — в промасленных телогрейках, толстобрезентовых спецовочных штанах, в суконно-войлочных сталеварских куртках и рукавицах, однако на первоклассных прогибистых лыжах с ротофелловскими креплениями: слесари, монтажники, сварщики, ремонтники, прокатчики, и в самой гуще — свой среди своих, такая же рабочая косточка, как и все, — атаманил старший оператор стана «650» Максимыч.

Отдельные лица я узнаю: тагильских окраин парни, выйская да гальянская вольница, погуливавшая в злые военные годы с ножичками за голенищами собранных в гармошку сапог и в продолжение традиции отцов и дедов ходившая порой стенкою улица на улицу. На войне не успели испытать себя, однако тела и лица — в боевых отметинах. Коли уж такие парни встали на спортивные лыжи — дрожите олимпийские и мировые рекорды!

Сердце обмирает глядеть с вершины горы вниз. Уносящиеся туда на крыльях распахнутых ватников скоро скрываются из виду и лишь через минуту-другую, уменьшившись в размерах до болотной кочки, объявляются — выныривают в долине. Максимыч крепко держится в седле. Ни нырки, ни кочки не валят его. Закачается, потеряв опору одной ногой, но тотчас выправится и утвердится в присадистой стойке. Но вот кто-то не удержался. Лыжи — в щепки, дюралевые палки — в дугу, а сам, рискуя сломать шею, обронить голову, в снежных клубах катится, перевертываясь, до края склона. Но за свои головы тут не боятся.

Летом я пришел к Максимычу, чтобы поздравить его с новосельем, но вместо праздничного убранства застал в хоромах полный развал. На полу и стульях, на столе и диване — рюкзаки, сапоги, штормовки, консервные банки, закопченные котелки, удочки. Среди этого развала Максимыч и цыганистой яркости молодая жена его, дипломированный инженер-агломератчик, стоящая на служебной лестнице несколькими ступеньками выше своего супруга-рабочего, складывали на весу оранжевую палатку, чтобы свернуть ее в скатку и вложить в чехол.

— Вот незадача! — рассердился на себя хозяин. — Опять ни посидеть, ни поговорить. В поход отваливаем на Северный Урал. По восточному склону поднимемся, перевалим на западный, а там по Велсу и Вишере сплавимся на плоту. Иду командиром группы, так что даже ради встречи выпить никак нельзя — ответственность.

— Как это тебя отпускает молодая жена?