Мальчишник
Новая книга свердловского писателя. Действие вошедших в нее повестей и рассказов развертывается в наши дни на Уральском Севере.
Человек на Севере, жизнь и труд северян — одна из стержневых тем творчества свердловского писателя Владислава Николаева, автора книг «Свистящий ветер», «Маршальский жезл», «Две путины» и многих других. Верен он северной теме и в новой своей повести «Мальчишник», герои которой путешествуют по Полярному Уралу. Но это не только рассказ о летнем путешествии, о северной природе, это и повесть-воспоминание, повесть-раздумье умудренного жизнью человека о людских судьбах, о дне вчерашнем и дне сегодняшнем.
На Уральском Севере происходит действие и других вошедших в книгу произведений — повести «Шестеро», рассказов «На реке» и «Пятиречье». Эти вещи ранее уже публиковались, но автор основательно поработал над ними, готовя к новому изданию.
| Жанр: | Советская классическая проза |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 97 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 1984 |
| Формат: | Полный |
Мальчишник читать онлайн бесплатно
Мальчишник
© Журнал «Урал», 1981
Без посошка на дорогу — не проводины.
Из приготовленных в поход запасов спирта был организован в пузатом графинчике посошок, а к нему соответствующие зрелой летней поре закуски: грибы, ягоды, огурцы, помидоры. Стол собирался в складчину и потому ломился от разносолов, порой редких по нынешним временам — вроде янтарной волжской осетринки.
В прошлые годы совершившие с мужьями не один многотрудный поход, жены в этот раз оставались дома: у той сын поступал в институт и надлежало быть при нем, у другой уже заканчивал, третья откровенно ссылалась на возраст — сединами да морщинами зверей смешить в тайге?
Да, в возрастном отношении наша группа была тяжеленькой на подъем: каждому за сорок с гаком. Подстарки. А мой друг детства и одноклассник Геннадий Максимович Глотов собирался отметить в походе свое пятидесятилетие. Вот как!
Было бы логичнее, ежели бы под Полярный круг сегодня отправлялся не он, а сидевший рядом со мной сын его Евгений — тренированный крепкий паренек в спортивной куртке и зауженных джинсах с иностранной этикеткой на заднем кармане. Для диких троп экипировка подходила больше, нежели для застолья. Но Женя в эти дни как раз готовился поступать в горный институт и к тому же на лихой Север его вовсе не тянуло. С иронической улыбкой на опушенных молодой темной порослью мальчишеских губах он ерничал мне на ухо:
— Надо в ишака превратиться, чтобы тащить на себе сорокакилограммовый рюк… И достойно ли человека заживо отдавать себя на съедение комарам и гнусу? Нет, не позавидуешь вам.
Отцы запели. Пели песни залихватской давности:
Тридцать лет назад слова эти звенели в наших устах, как заверение и клятва: так и будет! Непреложно верилось в вечную молодость и бесконечное обновление. Многие ли сдержали клятву? Многие ли в пятьдесят с подтвержденным правом и юношеским пылом выдыхают эти слова — «не покажется»?
За столом полнозвучными голосами пели хваченные седыми стужами люди, сдержавшие клятву.
В давнем детстве меня, корявого на ухо, прямо-таки поражали певческие способности моего дружка. Выйдем из кинотеатра, в который, бывало, прорвешься-влезешь буквально по головам и шапкам, и он уже насвистывает все подряд прозвучавшие там мелодии. Его несколько сладковатый, сентиментальный — будто в Италии проходил выучку — голос и сейчас ведет за собой весь застольный хор:
Прощальная песня звучит особенно ладно и задушевно, ибо полностью выражает настроения и чувства как уезжающих, так и остающихся. Там, где мужчины поют «нам», жены переиначивают на «вам» — вам идти — и наоборот. Женщины хорошо знают суровый и завораживающий край, куда отправляются мужья, и немножко грустят оттого, что нынче там, в горах, не сольются их голоса у ночного костра вот в таком же славном хоре:
Таежная железная дорога, пароход-подкидыш, перебрасывающий путешественников с одного берега Оби на другой, «Метеор» на подводных крыльях, станции и полустанки, пристани и причалы, ночевки вповалку на расстеленных по полу дебаркадеров палатках — пьянящая свободой походная жизнь.
Приготовляясь к одной из ночевок, укладывая в изголовье литые резиновые сапоги, Максимыч вдруг спросил:
— А чересседельник помнишь?
— Какой чересседельник?
— Ужели запамятовал?
И я расхохотался.
Прочитав одновременно «Тараса Бульбу», мы были захвачены детски простодушной и потому особенно заразительной поэзией казацкой вольности. Размах и удаль во всем, рыцарские подвиги во славу товарищества, отдохновение на нагой земле с казацким седлом в изголовье — это ли, черт возьми, не жизнь!
Увы, казацкое седло, как ни старались, добыть нигде не смогли, но среди всякого хозяйственного хлама в темной, без окошек, амбарушке я разыскал потрепанное крысами седелко, сохранившееся с тех незапамятных времен, когда мой отец держал лошадь. Седелко, конечно, не седло: и маленькое, и слишком много железа в нем — железные полудуги, железные ушки, через которые продергивался сыромятный ремень-чересседельник для подхвата и притягивания тележных или санных оглобель. Но ведь нам не верхом скакать.
Затащили мы седелко на чердак, где умели жить нездешней жизнью. Уноситься в иные края и иные миры помогали нам собранные на свалках железного лома продырявленные немецкие каски с рожками, помятые фляжки, противогазы, патронные и снарядные гильзы, самодельные поджиги и кинжалы, помогали истрепанные книжки, валявшиеся среди боевых трофеев: «Тарас Бульба», «Айвенго», «Спартак», «Тимур и его команда».
Ежели распахнуть чердачную дверь, откроется в майский день вид на густые и пышные, дымящиеся белой кашей черемухи, далее вниз по склону пойменной крутизны — на темные и неохватные, как дождевые тучи, вековые тополя, и еще дальше, за жердяными пряслами огородов — на сверкание и блеск струй тогда еще чистой и многорыбной реки Тагил.
Перед распахнутой, дышащей свежестью и волей дверью мы и устроили на ночь казацкое ложе. Набитый сеном матрац — прочь! Вместо него на уложенные поверх чердачного праха занозистые доски кинули телячью шкуру. В изголовье — конечно, седелко. Чтобы пуще походить на выносливых неприхотливых запорожских удальцов, мы и одежонку с себя стянули, без ничего разлеглись на шкуре.
