Мальчишка с бастиона - [24]
Колька, словно в опьянении, подтаскивал ядра, успевал подавать отцу пальник и поминутно оглядываться на вдохновенного барабанщика. Временами тот скрывался за пороховым дымом, а потом снова выплывал, прекрасный в своём исступлении.
Но вдруг удары замолкли. Колька взглянул на крышу землянки и увидел: беспомощно опустив руки, Нода медленно падал на спину.
- Батя! - закричал мальчишка, - дядя Иван…
Он не договорил. Отец понимающе бросил:
- Беги!
И Колька рванулся к блиндажу.
Флотский барабанщик Иван Нода был убит наповал. Он лежал на крыше землянки, распластав руки, продолжая сжимать тонкие берёзовые палочки. Барабан с оборванным ремешком валялся рядом.
Колька смотрел на запрокинутую голову матроса и, понимая, что тот уже не поднимется, не мог, не умел поверить в это! Мальчик осторожно вытащил палочки и поднял барабан - его совсем не задело взрывом. Потом быстро подвязал оборванный ремень и с ожесточением забил разученную с Нодой дробь. Он повторял её снова и снова, громко, отчаянно, не думая, ошибается или нет, и, наверно, от этого впервые по-настоящему хорошо.
Катились слёзы, судорожно вздрагивали пальцы, но продолжал жить флотский барабанщик, и продолжался бой!
А на левом фланге батареи, где вели огонь три полевых орудия, спрятавшись за невысоким траверсом, какой-то матрос перебинтовывал руку молоденькому прапорщику Фёдору Тополчанову. Когда ему предложили оставить орудия, он дрожащими, совсем детскими губами произнёс:
- Я… я останусь. Руке уже не больно…
Глаза его выдавали и испуг, и боль, но всё равно светились неожиданной решимостью. Он сидел на земле с побелевшим лицом, ожидая, когда закончат перевязку. Проносились над головой ядра и где-то взрывались, а может, и рядом, - он уже не воспринимал их, словно большего, чем это ранение, ему их посвист теперь не принёс бы.
Фёдор видел, как на крышу блиндажа, где только что стоял матрос-барабанщик, вскочил какой-то мальчишка и через минуту забил яростную дробь: он видел, как уносили убитого, как порывисто прильнул к нему мальчик и снова заработал упругими палочками. Прапорщик спросил у склонившегося над ним матроса:
- Кто это?
- Нашего бомбардира сынишка. Николкой Пищенкой кличут, ваше благородие. - И, помолчав, матрос ласково добавил: - Отчаянный, бесененок!
По батарее прокатилось «ура!». Фёдор вскочил на ноги и увидел, как над французскими укреплениями расплывалось тёмно-красное облако. И он тоже закричал, вскочив на насыпь, замахал фуражкой. Впереди, из полуразрушенных траншей выбегали вражеские артиллеристы, оставляя разбитые орудия. Вылазка французов не удалась. Укрепления, с таким трудом возведённые ими за прошедшую ночь, были снова разрушены…
Батарея продолжала вести огонь, перенеся его на основную цепь вражеской обороны.
Колька был снова у орудия. И снова слышал рядом низкий, чуть с хрипотцой голос отца.
Начали отвечать реже.
- Надобно попридержать пороху, - говорил Тимофей. - Чёрт его знает, хранцуза, чего он ещё надумает.
Присели у вала. Отец концом мокрого тельника вытер чёрную от копоти Колькину рожицу, потом вытащил припрятанный ломоть хлеба и протянул его мальчику. За пять дней бомбардировки Колька осунулся, запали глаза, и только вздёрнутый носик придавал лицу прежнее озорное выражение.
Парнишка с жадностью уплетал чёрный, пахнущий дымом хлеб и с какой-то неожиданной внимательностью и удивлением разглядывал небритое лицо отца. Большие чёрные усы были опалены местами, резко выделялись глубокие морщины на лбу. Он приговаривал, всё время шевеля своими лохматыми бровями:
- С утра Антонина Саввишна щец принесла, я оставил тебе, да «лохматка» всё расплескала, окаянная…
- Меня унтер за Алексеем Петровичем посылал, - словно оправдываясь, проговорил Колька.
- Да я знаю, - сказал отец, - Нода тебя видел.
И они замолчали, вспомнив флотского барабанщика.
Со стороны пятого бастиона несло гарью - горели туры на редуте Шварца.
Продолжали вгрызаться в землю ядра. Сильный огонь вёл правый фланг четвёртого бастиона.
- Как там Василий?.. - задумчиво проговорил Колька, вспомнив Доценко.
- Бог не без милости, а матрос не без счастья, - ответил Тимофей, - глядишь, ему повезёт…
Сверху послышалась команда:
- Четвёртое, заряжай!
Мгновенно вскочили на ноги. Матрос с перебинтованной головой забил пыж. Опустили ядро. Быстро навели орудие, и Тимофей поднёс раскалённый железный прут к затравочному отверстию. Ядро, оттолкнув мортиру, вырвалось из тяжёлого чугунного дула. Вскочив на насыпь, Колька видел, как оно пронеслось сквозь обрывки дымных облачков и шлёпнулось где-то за линией французских батарей.
- Перелёт! - прокричал он.
- Берём ниже, - входя в азарт, пробасил отец, и мортиру снова накатили для выстрела.
Батарея напротив была изрядно разрушена и уже не посылала шквала картечи и ядер, как в начале бомбардировки. Но уцелевшие орудия не скупились на снаряды - боеприпасы вражеской артиллерии казались неисчерпаемыми.
За спиной разорвалась картечь и послышался чей-то пронзительный крик. У орудия уже не оглянулись. Всё внимание было приковано к цели - стрелявшей калёными ядрами мортире.
- Огонь!
Прогремел выстрел, и вскочившие на вал матросы увидели, как захлебнулась взрывом французская пушка. Закричали «ура!», размахивая кто бескозыркой, кто прибойником, а кто просто скрутив озорной и тяжёлый русский кукиш.
