Мальчики - [8]

Я стоял неподвижно, глядя на разрушения. Я знал, что два года назад Чернь была в руках немцев. Когда Красная Армия разбила немцев под Тулой, они уничтожили на пути своего отступления все города, деревни и сёла. Но хотя я это знал, меня поразило то, что я видел.

Кое-где подымались над землёй обломки зданий. В былых садах торчали высохшие, чёрные яблони. Кругом на кучах развалин буйно росли чертополох, репейник и лопухи, густо покрытые пылью.

Мне показалось, что исчезнувший городок был прежде очень красив. Наверно, он стоял в зелени, с весёлыми окнами домов и раскрашенными воротами. По улицам его утром тарахтели колёса телег и не спеша проходило стадо коров. Пели и кричали птицы, дети бежали в школы, дым завивался над всеми крышами.

И когда я подумал так, мне стало тяжело дышать от боли за страдания, причинённые городку нашествием, и от ноющего приступа злобы к врагу.

На окраине, где уцелели отдельные дома, люди уже начинали новую жизнь, что-то строили и засевали, но я покинул Чернь с тяжёлой памятью о развалинах, которые увидел ранним утром с сеновала.

* * *

Я много передвигался по фронту с частями армии. После поражения под Орлом неприятель отступал на запад, и наши дивизии с боями преследовали его. Каждый день войска отличались в сражениях, и я встречал десятки храбрецов и героев.

Однажды во время привала ко мне в палатку вошёл познакомиться молодой командир. Я уже слышал о нём, но, когда он явился, я не мог сдержать улыбки.

Это был юноша с чистым и бойким взглядом, очень лёгкий, тоненький. Сапоги с широкими голенищами были как будто не с его ноги, и он словно выпрыгнул из них в палатку. Он тотчас заметил мою изумлённую улыбку, и выражение серьёзного его лица стало задорным. Он назвался полным именем: Алексей Иванович Зайцев, и мне ничего не оставалось, как обращаться к нему так, как он пожелал.

— Хорошо, — сказал я. — А давно ли вы из школы, Алексей Иваныч?

— Давно.

— А как вы, Алексей Иваныч, учились?

— Хорошо.

— А сильно ли вы, Алексей Иваныч, озоровали?

— Сильно.

Тон его был решительным, так что я даже пожалел, что начал шутить. Он как будто хотел мне сказать, что я забываюсь, что передо мной командир, бывалый в боях, а я позволяю себе разговаривать с ним, как с мальчиком.

И вдруг он рассмеялся, как школьник в классе, долго сдерживавший смех и наконец не вытерпевший. Точно солнце брызнуло в палатку с этим обрадованным смехом. И я тоже засмеялся, не зная чему, и спросил:

— Что вы, Алексей Иваныч?

— Теперь на войне пригодилось, — ответил он, всё ещё смеясь.

— Что пригодилось?

— То, что сильно озоровал.

Я крепко обнял его с тем порывом внезапного расположения, который известен учителям, и, не выпуская его, задал ему, как учитель, задачу:

— Ну-ка, перечислите мне, Алексей Иваныч, все должности, какие вы занимали с начала войны и до сего дня.

Сморщив брови и приподняв голову, как у классной доски, он начал припоминать:

— Когда я был в учебном батальоне, меня произвели в сержанты. Перед наступлением на Орёл меня назначили заместителем командира взвода автоматчиков. Потом командир выбыл, и я командовал взводом, до самого Орла.

— Чем же ты отличился?

— Так, — ответил он просто, даже не заметив, что я сказал ему «ты». — Где увижу — немцы бросили пулемёт, сейчас автомат за спину, а пулемёт тяну. Комбат это заметил и назначил меня командиром пулемётной роты. Там как раз тоже выбыл командир. Так я ротой и командовал, пока не назначили нового.

Я опять сделал вид, что не понимаю.

— Ну, а всё-таки, что же ты совершил, что к тебе такое доверие?

— А ничего. Не дал ребятам в панику бросаться. У меня ребята держались во как дружно!

— Кем же ты сейчас?

— Сейчас я командир расчёта пулемётной роты. Меня всё учиться посылают на офицера. А я не хочу.

— Почему?

— Почему не хочу? Вот когда победим, тогда захочу.

— Станешь офицером, тогда и победишь, — сказал я. — Ты ведь знаешь, как нужны армии офицеры.

Опять взрывом вылетел у него озорной смех.

— Я раньше до Берлина дойду, чем офицером стану.

Он выпалил это громко, по-ребячьи, сделав необычное ударение на слове Берлин — Берлин, но тотчас подавил свой смех, будто одёрнул себя, и весь переменился.

— Эх, я там ему покажу… фашисту!.. А что ему спускать? — тут же добавил он, сурово блеснув на меня глазами, хотя я и в мыслях не имел, что фашисту надо спускать. — Он наши дома будет палить, родных калечить, а мы — смотреть?

Командир-мальчик стоял передо мной совершенно новый. Это был не мальчик, не юноша: это был муж, гневный, страшный и мстительный муж!

— Откуда же ты такой взялся? — спросил я, снова прижимая его к себе.

— Я — чернский, — ответил он по-деловому.

— Как — чернский! — вскрикнул я. — Из Черни?

— Из Чернского района.

Сразу вспыхнуло у меня воспоминание о разрушенном германцами городке, о том солнечном утре, когда на месте городка мне открылись кучи и горы осквернённой почвы, заросшей непролазным пыльным бурьяном.

«Так вот как отмщает маленькая, некогда милая Чернь за поругание над нею! Вот какой огонь посылает она вдогонку за изгоняемым из нашей земли врагом!» — думал я.

И мне ясно увиделось, как всякий городок, каждое селение и что ни двор, что ни дом, разрушенные немцем, отправляют на великое поле боя своих отмстителей, которые из юношей делаются мужами, из мужей превращаются в богатырей…