Мальчики Берджессы - [53]

– А когда ты узнал? Мне Сьюзан ничего не сказала.

– Сегодня утром на кухне, пока ты разговаривал по телефону, а Зак относил вещи к себе наверх.

Джим подумал и произнес решительно:

– Я сделал что мог. Все, что связано с этой семейкой, наводит на меня глубочайшую тоску. Я хочу назад в Нью-Йорк, и больше ничего.

– Скоро ты будешь в Нью-Йорке. Некоторые люди всегда добиваются того, что хотят. Так ведь ты охарактеризовал Пэм?

– Я вел себя как ублюдок. Забудь.

– Я не могу просто взять и забыть. Джимми, она правда на тебя вешалась?

Джим шумно выдохнул сквозь зубы.

– Господи, да кто знает? Она ведь ненормальная!

– Кто знает? Ты знаешь. Это твои слова.

– Повторяю, я вел себя как ублюдок. – Джим помолчал. – В общем, я преувеличил.

Дальше они ехали в молчании. Ехали под серым ноябрьским небом мимо облетевших деревьев, голых и тощих, и таких же тощих сосен, усталых и виноватых. Ехали мимо грузовиков, мимо видавших виды машин, водители которых посасывали сигареты. Ехали мимо серо-бурых полей. Ехали под путепроводами, на которых значились названия дорог: Энглвуд-роуд, Три-Род-роуд, Сако-Пасс. Ехали через мост в Нью-Гэмпшир, а потом в Массачусетс. И лишь когда они встали в пробке под Вустером, Джим воскликнул:

– Да что ж такое! В чем проблема-то?

– Вот в чем. – Боб кивнул на машину «скорой помощи».

Потом они увидели еще одну «скорую» и две полицейские машины. Джим молчал. Когда они наконец поравнялись с местом аварии, ни один из братьев не повернул головы. Они никогда не смотрели на такие вещи, так было всегда, и это их объединяло. Жены относились к этому с молчаливым пониманием, дети Джима тоже. В свое время Боб объяснял Элейн, сидя у нее в кабинете, что такова их дань уважения, и Элейн кивала.

Когда они почти миновали Вустер, Джим наконец признался:

– Вчера я вел себя как скот.

– Было дело, – подтвердил Боб, глядя в зеркало на остающиеся позади кирпичные фабрики.

– Я в этом городе с катушек съезжаю. Тебе проще, ты был у мамы любимчиком. Я не жалуюсь, просто объясняю.

– Нельзя сказать, что ты ей не нравился, – ответил Боб, поразмыслив.

– Я ей нравился.

– Она тебя любила.

– Да, любила.

– Джимми, ты у нас был героем. Тебе все удавалось. Ты никогда ничем ее не огорчал. Конечно, она тебя любила. А вот Сьюзи ей не нравилась. Хоть мама ее и любила.

– Знаю. – Джим тяжело вздохнул. – Бедная Сьюзи. Мне она тоже не нравилась. – Он посмотрел в зеркало, начиная обгон. – Она мне и сейчас не нравится.

Боб представил холодный дом, нервную собаку, простое лицо сестры и тоже вздохнул:

– Ой-вей…

– Мечтаешь о сигарете? Подожди, пока остановимся перекусить. А то Хелен будет чувствовать запах дыма месяцами. Но если ждать совсем не можешь, кури в окно.

– Потерплю. – От внезапного приступа доброты, случившегося с Джимом, у Боба развязался язык. – Когда я приехал в прошлый раз, Сьюзан взбесило выражение «ой-вей». Мол, так говорят только евреи. Я не стал объяснять ей, что евреи много знают о горе. Они знают обо всем, и для всего у них есть правильные слова. Вот, цоресы, например. У нас с тобой цоресы, Джимми. У меня так точно.[8]

– А помнишь, Сьюзи ведь раньше была красивая. Да, жизнь в штате Мэн дурно влияет на женщин. Хелен утверждает, что все дело в косметике. В кремах всяких. В Мэне не принято увлекаться косметикой, это считается пустой прихотью, так что к сорока женщины выглядят как мужчины. На мой взгляд, правдоподобная теория.

– Мама никогда не позволяла Сьюзан чувствовать себя красивой. Слушай, вот у меня детей нет, у тебя есть. Объясни мне, как матери может не нравиться собственный ребенок. Почему нельзя хоть изредка говорить: «Какая ты у меня хорошенькая»?

Джим отмахнулся:

– Сьюзан девочка. Потому ей и доставалось.

– Хелен обожает дочек.

– Конечно, обожает. Это же Хелен! К тому же мы из другого поколения, не заметил? Хотя как ты мог заметить… В общем, у нашего поколения принято дружить со своими детьми. Уж не знаю, правильно это или нет. Но мы как будто решили: так обращаться с детьми мы не станем, мы будем с ними дружить. Хелен прекрасная мать. А то, что происходило между мамой и Сьюзан, было в то время в порядке вещей. На следующем съезде остановимся поесть.

В Коннектикуте они уже почувствовали себя в пригороде Нью-Йорка, а Ширли-Фоллз остался далеко позади.

– Позвоним Заку? – спросил Боб, доставая телефон.

Джим пожал плечами:

– Давай.

Боб убрал телефон обратно в карман. Он почувствовал, что для звонка требуются силы, которых у него нет. Он спросил Джима, не сменить ли его за рулем, но Джим покачал головой. Боб знал, что тот откажется. Джим никогда не позволял ему сесть за руль. Когда они были подростками и Джим получил права, он всегда заставлял Боба ехать на заднем сиденье. Сейчас Боб об этом вспомнил, но поднимать тему не стал. Все, что происходило в Ширли-Фоллз, представлялось теперь далеким и несущественным, ни к чему ворошить прошлое.

Было уже темно, когда их глазам предстали огни города: мерцали великолепные мосты над Ист-Ривер, горел огромный красно-синий логотип «Пепси-колы» над Лонг-Айленд-Сити. На подъезде к Бруклинскому мосту стали хорошо видны золотой купол здания федерального суда, высокие арки Муниципального здания Манхэттена, громадные многоквартирные дома, в которых светились почти все окна… Они пересекли мост, поехали по Атлантик-авеню, и Боба вдруг накрыла ностальгия. Он смотрел по сторонам с таким чувством, словно углубляется в страну, знакомую и чужую одновременно, и от этих противоречивых эмоций ему было неуютно. Боб почувствовал себя ребенком, который капризничает от усталости; больше всего ему сейчас хотелось поехать с Джимом к нему домой.