Мальчик по имени Коба - [20]

Класс замер только на секунду. В следующее мгновение Абашидзе,вывернув руку семинаристу уже волок его к себе в кабинет. Где раздавались только удары. И гробовое молчание избиваемого.

Уже на следующий день Джибладзе был исключен с позором из стен учебного заведения. И стал героем в стенах семинарии.

Но что удивительно! “Большая склока “ против Кобы сама собой распалась. И даже “большевики” стали прислушиваться к его, Кобы, советам. А сам Коба среди своих “меньшевиков” говорил грубоватым голосом:

-Эти самые склоки имеют положительную сторону. Они ведут к монолитному руководству.

И действительно, в семинарии больше не образовывалось против Кобы никаких склок. И это было совсем удивительно. А сам Коба среди бывших “большевиков” получил кличку “кинто”.

Что означает плут, циник, способный на все или почти на все человек.

Поскольку уже многие из сподвижников Кобы имели право не только носить усы, но и не брить бороды,то,само собой,такие достижения в области внешних форм лица сопровождались и достойным возлиянием грузинского красного вина в питейных заведениях Тифлиса. Такое самообразование лица семинариста от его природы,с одной стороны,а с другой поднятие собственного авторитета путем принятия от полноты души одного, другого рога красного вина, делало семинаристов сторонниками нерегламенти-руемого чтения светской литературы как способа духовного роста.

Дело в том, что дни семинарии проходили до простого моно-тонно и однообразно. Жизнь проявляла себя вставанием в семь утра. Протухшие кислой капустой и тухлыми яйцами спальни семинаристов являли собой по утрам предел бодрости и моло-дости,с одной стороны, бившей ключом из тел семинаристов,а с другой уныния долготы дня, который нужно посвятить занятиям в классах.

Утренние молитвы читались наскоро под строгим надзором монахов,наблюдавших за семинаристами с глухой безразличной ненавистью.

Чаепитие напоминало мелкий колокольный звон,исходивший от беспрерывного стука металлических кружек о здоровые мо-лодые зубы учащихся с ненавистью вспоминавших о следущем этапе экзекуции – занятиях в классных комнатах.

Коба уже усвоил, что занятие в классных комнатах дело вы-нужденное, но по содержанию тоскливое и бесполезное. Он уже умел писать,читать. И мог научить этому трудному, но интерес-ному занятию других. И мог это сделать без посторонней по-мощи. А все ведь остальное зависело от самого себя. Как ты себя сам образуешь. Ну не слушать же до конца эти бесконечные глупости о Боге, вдалбливаемые в головы учеников суетными преподавателями. Да преподаватели читали свой предмет по книжке, которую можно, если уж очень зохочется, взять в семи-нарской библиотеке. Но хотелось все меньше. То-есть учиться вовсе не хотелось. А хотелось заниматься тем,что было самому интересно.

А интересным становилось то,что было уже за стенами семинарии,куда попасть-то было не просто,то-есть очень трудно. Ведь впереди после классов была снова молитва. А только потом чаще всего постный или с вкушением рыбы обед. По мере того как сами преподаватели-монахи становились более упитанными, а физически слабые семинаристы покидали семинарию для клад-бища, все более привлекали Кобу отлучки из каменного мешка семинарии между тремя и пятью часами. Такие отлучки были позволены уставом семинарии. Затем ворота семинарского общежительного дома закрывались. И начиналась мучительная по своей суетности и унылому однообразию перекличка.

Поэтому как только начинались свободные часы, Коба вместе со своими сторонниками отправлялся по тифлисским питейным заведениям промышлять радостями жизни, коллективным упот-реблением красного сухого вина,которое нравилось ему все больше и больше. Не потому что он любил напиваться. Вовсе нет. Он пил много,не пьянея. Сказывалась внутренняя закваска покойного Безо. Он за Сосо выпил больше,чем следовало теперь выпить его сыну. Да совсем и не это интересовало Кобу. Вино было приятно на вкус,терпко. Совсем другое было интересно. Друзья его напивались,иногда,до положения риз.То-есть,напи-вались по– свински. И было даже очень небеынтересно наблю-дать не только за их поведением в пьяном состоянии, но,главное,за их разговорами. И Кобе это доставляло безгра-ничную внутреннюю радость. Он даже не менялся в лице,если его сподвижник как-то начинал его поучать или ругать. Или вообще высказываться на всякие злободневные темы, в которых его личный авторитет тем или иным путем затрагивался. И на него,этот самый авторитет наносились не слишком уж яркие краски. Или,наоборот, сказители слишком превозносили его достоинства.И в том,и в другом случае он становился весьма, весьма внимательным к оратору,всячески побуждая его к выска-зываниям,высказываниям детски откровенным.

Потому что он чувствовал,он знал и вся его душа трепетала от этого внутреннего знания,что откровенность – это “прямое зло”. Будь то в хорошем или совсем плохом смысле. Если чело-век говорит как он считает правду откровенно или так же от-кровенно лжет. То и другое есть умысел. То-есть-зло! Во время принятия на грудь очередного рога, Коба больше молчал, и в этом он видел еще одно свое преимущество перед другими. Другие говорили. И своим разговором наносили себе прямым или косвенным путем вред. “Во-первых,-размышлял он,-среди семи-наристов присутствуют наушники. Это,во-первых. Во-вторых, говорящий высказывает публично свою точку зрения. И это плохо. Такая точка зрения должна иметь цель. Но,скорее всего, она бесцельна. Потому что подогревается вином и откровенным внутренним состоянием говорящего. А это еще хуже. Она рас-крывает внутреннее содержание говорящего. И если такой гово-рящий его друг, то он может стать и врагом. Если так говорит часто и откровенно.” Поэтому сам Коба вел застольные бесе-ды,если ему самому случалось говорить только в рамках доз-воленного своего рода “цензурой” семинарии. Его высказывания относительно монахов и преподавателей семинарии были всегда продуманы и нейтральны по своему содержанию. Так что у слушающих даже создавалось,иногда,впечатление,что и сам Коба мог быть наушником. Но,конечно,этого не могло быть.Потому что не могло быть никогда.После одной из таких попоек, во вре-мя которой Коба в трактире, вдруг, вновь встретился за столом с Сильвестром Джибладзе,который,хотя и был вышиблен за оп-леуху Абашидзе из семинарии,но находился в Тифлисе,после та-кой попойки Коба кое-что для себя понял. А понял он то,что с Джибладзе нужно дружить. Он за стенами семинарии. Он ему не соперник. Но его ребята тянутся к этому герою от семинарии. Ну не каждый же ухитряется дать оплеуху инспектору! Поэтому он герой. Но этот герой возглавлял “большевиков” против Кобы. Теперь для них он никто. Но для Кобы может быть полезен. Но полезным он может стать только в том случае, если Коба станет называть его “как бы учителем”. При этом “как бы” можно иног-да, только иногда, опускать. И тогда можно будет понять,что представляют собой новые друзья Джибладзе: Ной Джардония и Николай Чхеидзе. Которые и деньги имеют на посещение вин-ных погребов Тифлиса,а они,как говорят,получают эти деньги из кассы рабочих железнодорожных мастерских от слесаря Кали-нина. У рабочих, несмотря на их бедность, денег много больше, чем у семинаристов. Если они дают,а не берут деньги,значит деньги у них еще есть. А друзья Кобы любят деньги. Для Кобы же они зло. Но без денег не бывает коллектива.