Мальчик, которого стерли - [81]

Я прижал желтую трубку к шее. Мама сделала резкий вдох.

— Тут спрашивают, был ли у тебя когда-нибудь с другими людьми какой-либо физический контакт.

— Нет, — быстро сказал я. Конечно, был Брэд, парень, состоявший во всех спортивных командах, с которым я баловался в первых классах старшей школы, но я не собирался произносить слова «взаимная мастурбация» перед своей матерью, и терапевт, с которым я говорил во время каникул Дня Благодарения и рождественских каникул, вряд ли делал записи во время моих сеансов, поэтому я решил: есть неплохие шансы, что в ЛВД не узнают про Брэда. Я подумал о Хлое. Мы почти не целовались, и даже когда целовались, в этом было слишком много неловкости, чтобы долго поддерживать контакт. Я помнил слишком сладкий вкус у нее во рту, «Doublemint» с сахаром, припрятанный в складках ее языка, дрожь страха, проходившую сквозь мою грудь каждый раз, когда мой язык встречался с дугой ее брекетов. Почему это не считалось грехом — так безобразно относиться к такой милой девушке?

Я был рад, что мама не спросила о желании физического контакта с другими людьми. Недавно я посетил выставку работ студента с курса живописи, старшекурсника по имени Калеб, высокого задумчивого типа в джинсах, заляпанных краской, которые очерчивали его задницу так идеально, что я не мог не обращать внимания. Глядя, как он описывал круги по галерее, я держал в руке запретный бокал шампанского и думал о том, что хотел бы с ним сделать. Я шагнул ближе к одной из его картин и представил, как движется кисть в его проворных пальцах, как эти пальцы стирают лишнюю краску ножом с палитры и размазывают ее по рваным джинсам, как эти джинсы лежат рядом с его кроватью, когда он соскальзывает на простыни, заляпанные краской. Когда его круги привели ко мне, я сказал какую-то глупость о сочных красках, которые он использует.

— Спасибо, — сказал он с улыбкой. — Тебе не помешал бы еще бокал шампанского.

— И так хорошо.

Мы стояли перед картиной, названной «Эдипов комплекс Иисуса». Как все его картины, она была драматическим автопортретом, где Калеб был распятым Иисусом, а Мария, похожая на Тори Эймос, держала нож рядом с уже кровоточившим боком Иисуса. Я понятия не имел, о чем его картины на самом деле, но все они казались в высшей степени богохульными, как будто простого взгляда на них было достаточно, чтобы послать тебя в огонь.

— У меня в комнате есть личная бутылка шампанского, — сказал Калеб. — Мы можем достать ее, если хочешь.

Я не ответил ему, только прошел дальше, к следующей картине, и притворился, что заинтересован сверх меры, но я размышлял о том, что он на самом деле подразумевал своим предложением.

— Как часто ты вступаешь или вступал в половой грех с другим человеком? — спросила мама.

Когда я не ответил сразу, она добавила:

— Здесь квадратики, где нужно ставить галочки. Каждый день, раз в неделю, раз в месяц, реже. Если реже, нужно объяснить.

— Реже, — сказал я. Я пытался найти узор в осыпавшейся штукатурке, но все, что я видел — отдельные хлопья, не имевшие никакого смысла. — Можно сказать, никогда.

— Ладно, — сказала мама, напряжение на миг покинуло ее голос.

Почему, по крайней мере, они не могли раскрасить стены? Казалось, это огромное упущение — оставлять стены такими некрасивыми. Это побуждает к некрасивым мыслям, и эти некрасивые мысли неизбежно просачиваются во все, что ты можешь совершить в этом холле.

— Тут написано: «Я вовлекался в следующие действия», — продолжала она, — и еще квадратики. Прочитать тебе все?

— Давай.

Трубка рядом с ухом была горячей. Я держал ее на отлете, когда она зачитывала список, но слышал слова, какими бы ни были они металлическими, слова, которые я никогда не слышал от своей матери раньше и никогда не слышал от нее с этих пор: «Порнография, навязчивая мастурбация, вуайеризм, взаимная мастурбация, разнополый секс, однополый секс», — каждое слово громко заявляло о себе в этой маленькой комнате, так что после нескольких слов я начал прикрывать трубку рукой, опасаясь, что Чарльз или Доминика, сидевшие в это время у меня в спальне, могли услышать: «эксгибиционизм, садомазохизм, скотоложество, проституция, педофилия, мужские или мальчишеские наряды, имперсонация или переодевание, секс по телефону, анонимный секс или другое».

Итак, вот оно, доказательство, что я не лучше Дэвида, что я тоже могу соблазнить ребенка или начать заниматься сексом с животными. Слышать, как моя мать произносит эти слова, одно за другим и все сразу, слышать в ее голосе страх и ожидание, когда она говорит их, предчувствие какого-нибудь ужасного открытия — это было слишком. И, хотя какая-то часть в нас знала, что весь этот список — вранье, что в этом есть что-то ужасно неправильное — сгруппировать все эти поступки под одним общим знаменателем, мы не могли сражаться против этого. Мы не знали, с чего и начать, чтобы распутать эту мешанину грехов.

* * *

Прошел апрель, я тихо отпраздновал свой девятнадцатый день рождения в мексиканском ресторане с Чарльзом, Доминикой и еще несколькими друзьями, и вот уже был май, учебный год подходил к концу, а нам оставалось меньше месяца до того, как я получил бы предписание посещать «Любовь в действии».