Мальчик, которого стерли - [45]

Обе стороны, казалось, предлагали одно и то же решение: порвать все связи. Либо покинуть все, что было тебе знакомо всю жизнь, и свою семью, либо покинуть то, что ты узнал о жизни, и новые идеи. Я начинал видеть убедительные доводы в пользу последнего, хотя не думал, что так просто будет забыть чувство изумления, которое я пережил в классе западной литературы, узнав о том, что церковь называла греховным языческим прошлым. Был момент посреди обсуждения в классе «Одиссеи», когда Одиссей заткнул уши, чтобы приглушить зов сирен, а я выпрямился за партой, раскрыл собственные уши, поднял руку и попросил отвязать меня от мачты.

* * *

— Никогда не устаревает, правда? — сказал отец. Пикап скользнул под полог желтеющих деревьев. — Божие творение.

— Да, — сказал я, прижимая руку к стеклу, глядя, как бледные листья скользят сквозь промежутки между пальцами.

— Мы пройдем через это, — сказал он. — Я поговорил с братом Стивенсом. У него есть кое-какие мысли.

Брат Стивенс был пастором в нашей церкви. После того, как мой отец решил стать проповедником, они очень сблизились, проводя большинство свободных часов вместе на стульях, обитых тканью с «индийскими огурцами», в церковном кабинете брата Стивенса. Хотя моему отцу еще только предстояло официальное рукоположение, он часто заменял брата Стивенса, когда тот болел.

Я нечасто видел брата Стивенса с тех пор, как переехал в колледж, и был этому рад. Что-то в его маленьких, близко посаженных глазах заставляло меня нервничать. В старшей школе, когда я в воскресные утра управлял на его проповедях церковным видеопроектором, я чувствовал, будто каждое слово своих приговоров он направляет в меня, будто я и есть Сатана, о котором он нас предупреждает, сидящий в своей будке поверх остального прихода и насмехающийся над Богом своими фантазиями о близнецах Брюэр, которые, выпрямив спины, сидят в первом ряду. Во время проповедей он, бывало, говорил о своей блудной дочери, которая все время портила ему жизнь: передозировки наркотиков, дружки-сожители, небрежное поминание имени Божьего всуе, частые аресты. Она была типичной пасторской дочкой, которая пустилась во все тяжкие. В результате брат Стивенс проникся политикой суровой любви. Множество раз он оставлял свою дочь обходиться самой, хотя часто соглашался помочь с оплатой счета за лечение от наркотиков.

Я знал, что, какой бы совет он ни предложил моему отцу, этот совет будет жестким. Чутье подсказывало, что пригласить меня на служение в тюрьму — это была его идея, часть той тактики испуга, который применяла церковь, приглашая, например, бывших наркоманов вспоминать свои ужасные истории в тягучих свидетельствах, занимавших большую часть службы — большинство прихожан уходило в слезах и чувствовало, покидая церковь через переднюю дверь, как им повезло, что они живы и сохранили рассудок. Несмотря на это чувство, я все же верил, что брат Стивенс мог оказаться прав. Строгая, мрачная, новая перспектива могла быть именно тем, в чем я нуждался.

* * *

Мы подъехали к знаку остановки перед главным шоссе, и отец включил поворотник.

— Вот разница между тем, что естественно и что противоестественно, — сказал он, тормоза под нами зашипели. — Ты всегда был хорошим христианином, но каким-то образом ты перепутал одно и другое. Мы отведем тебя к правильному специалисту.

Я не чувствовал себя по-настоящему естественным с последних классов младшей школы, когда впервые увидел красивого соседа, который выгуливал собаку на улице: в это мгновение я втайне мечтал быть на поводке.

— Я не хочу об этом говорить, — сказал я.

— Твой друг, как его там звали, не испытывал затруднений с разговорами.

Друг. Это слово казалось бесцеремонным, без следа иронии, самоуверенно приземлившись между тиканьями поворотника, как весомый факт. Мне захотелось рвануть руль в другую сторону, вжать педаль газа в пластиковый пол и врезаться в стену ближайшего здания.

— Должно быть, сейчас он уже половине города рассказал, — продолжал отец.

Я избегал общественных мест именно по этой причине. Дэвид жил не так далеко от нашего города и были шансы, что он уже рассказал нескольким общим друзьям, что я гей, чтобы спасти собственное лицо. Я узнал от одного из таких друзей, что он был на испытательном сроке по неуспеваемости, что никто не видел его в студенческом городке около месяца, что, похоже, он вернулся к родителям. Возможно, он преувеличивал факты, выставлял меня педофилом. Возможно, он говорил, что я пытался переспать с ним. (Мой сосед, Сэм, уже решил переехать из нашей спальни; теперь я квартировал со своим другом Чарльзом и подозревал, что внезапный уход Сэма имел причиной эти слухи). Теперь ничего не оставалось — только прятаться, ждать, пока течение стихнет, и пытаться найти исцеление.

— Мне неважно, что он говорит людям, — сказал я. — Он не христианин.

— Кажется, он ходил в церковь, — сказал отец, поворачивая на шоссе. — Кажется, ты говорил, что он хороший парень.

— Ну да, в церковь Пятидесятницы, — сказал я, вспоминая старое здание почты с ржавыми железными балками, ярко освещенную сцену и моторное масло. — Это совсем не то.