Мальчик, которого стерли - [42]

— Я хочу, чтобы вы открыли в рабочих тетрадях раздел «Основные инструменты».

Шорох бумаги. Облизывание пальцев. Я нашел страницу: пять колонок и шесть рядов мультяшных лиц, под каждым ярлык. ДОВОЛЕН, УГНЕТЕН, ИСТОЩЕН, ИСПУГАН, СЧАСТЛИВ, БЕЗЗАБОТЕН, МЕЧТАТЕЛЕН, ОХВАЧЕН ОТВРАЩЕНИЕМ, ПОТРЯСЕН, РАЗГНЕВАН. Каждое лицо — упрощенное выражение эмоции.

— Я хочу, чтобы вы подумали, как вы сейчас себя чувствуете, — сказал Косби. — Это может быть сочетание нескольких лиц. Выбирайте как следует.

На столе в передней части классной комнаты были несколько белых постеров. Рядом с ними — цветные маркеры и карандаши. А еще — перья, бусины и разноцветная проволока: всяческое рукоделие, которое ученик средней школы может хранить общей кучей. Косби объяснил, что мы должны сделать маски, символизирующие две половины нашей личности: одна — та, которую мы показываем внешнему миру, а другая — та, которую показываем только себе, одна лицевая, другая изнаночная.

Я скользнул пальцем по странице, пытаясь найти слово для того, что я чувствовал. Мертвый внутри, но полный странной решимости. «Насторожен» — это казалось ближе всего. Или, может быть, «сбит с толку». Я последовал за остальными к столу, взял постер, несколько маркеров и несколько ватных шариков. Когда я сел, чтобы работать над своим проектом, Дж. сел рядом. Мы оба опустились на колени. Я разгладил постер подушкой для сидения.

— Передашь мне красный? — сказал Дж., в его голосе был холод. Красный, подумал я. Цвет страсти. Вскоре я увижу, как эта страсть превращается в капли крови на его плакате — кровь Иисуса. Не страсть, а жертва.

Я огляделся в поисках идей. С. начала приклеивать ватные шарики к постеру, делая из них что-то вроде бледного смайлика. Я долго смотрел на нее, пока не отвернулся к своему постеру. Она создавала тучи, раскрашенные темно-синим — дождевые тучи — ярко-оранжевый проблеск солнца едва виднелся из-за них, и там не было ни следов шерсти, ни арахисового масла. Я порадовался за нее.

— Пока что выглядит неплохо, — сказал Косби, проходя мимо меня, уважительно склонив голову. Будто он действительно хотел это сказать. Будто он был человеком, который проделывал это много раз, учился ваять единое лицо из своих разделенных «я».

Я снял крышку с синего маркера и нацарапал несколько линий, потом превратил их в очертания волн, с ватными шариками по краям, как будто верхушки волн были в пене. Яростный вихрь. Огромный водоворот, никуда не направленный. На другой стороне — давно забытый разрушенный город под водой.

ТЮРЕМНОЕ КИНО

Мы с отцом почти не разговаривали, пока ехали в тюрьму. Прошел месяц с тех пор, когда мои родители узнали, что я гей, а теперь близились каникулы Дня Благодарения, неделя, которую мне в основном пришлось провести дома, с чувством, что я мало за что могу быть благодарен. Я сидел рядом с отцом на пассажирском сиденье его красного «форда Ф-150 лариат», глядя, как деревья наступают и отступают вдоль края извилистой дороги, как складываются горы вокруг нас, уводя нас в центр того пространства, которое, как объявил губернатор штата, однажды станет «Меккой Озарков». Я закрыл глаза, но образ все еще стоял перед ними: усеянные соснами вершины, иголки сосен, которые уже становятся коричневыми, и над всем этим, как тепловая лампа, висит утреннее солнце.

Моя семья предприняла паломничество в этот город в 1999 году, сразу после того, как мы уступили наш хлопкозавод конкурирующей корпорации, много времени спустя после того, как этот город уже превратился в место обитания чикагцев, вышедших на пенсию, и южных фундаменталистов, покупающих дешевую собственность там, где можно спокойно хранить и носить оружие, хвастаясь этим. За пять лет с тех пор, как мы переехали, мои родители научились ладить с некоторыми северянами, говорить слегка в нос, меньше улыбаться. Люди приезжали сюда, чтобы изменить свои жизни к лучшему, чтобы жить в другом ритме, хотя потом мне придется узнать, что перемена мест никогда не изменит такого, как я, что никакое количество камуфляжа не спрячет однополых фантазий, которые у меня были с седьмого класса.

— Ты готов? — спросил отец, его взгляд скользнул с дороги на мои руки, нервно сжатые у меня на коленях.

— Готов, — сказал я, пальцы застыли, сложенные домиком, похожим на шпиль церкви. Я вспомнил стишок, которому учили меня в воскресной школе: «Вот и церковь. Вот шпиль над ней. Дверь открой, увидишь людей».

— Это будет не такое образование, к какому ты привык, — сказал отец. — Твои профессора в колледже такому не научат.

Работа отца теперь по большей части включала образование людей вне стен церкви. Нарастающие амбиции заставляли его свидетельствовать перед заказчиками в дилерском центре, число которых тоже все нарастало, заставляли ходить по соседним улицам за нашим домом и стучаться в двери в поисках потерянных душ, а теперь — его крупнейшая миссия — свидетельствовать перед забытыми, повергнутыми в прах заключенными местной тюрьмы. Сегодня я в первый раз был его тенью на утренних субботних посещениях; раньше я никогда не бывал в тюрьме, хотя он уже много раз приходил туда, и я все еще находился в полудреме, непривычный к новому расписанию, которое предложили мне родители после того, как Дэвид выдал меня: теперь требовалось приезжать из колледжа в пятницу днем и рано вставать субботним утром, чтобы больше времени проводить с семьей.