Мальчик, которого стерли - [41]

— Церковь внутри великолепна, — сказал парень позади меня, это прилагательное скользнуло в его фразу безо всяких претензий.

Являются ли ЛО некоторые слова?

— Нам надо посмотреть на святилище.

Или интонации? На последней перемене ко мне подошла экс-лесбиянка и прищелкнула языком, увидев мою стойку «руки в боки». Я стоял у дверного проема, положив одну руку на стену, а другую на пояс.

— Я не собираюсь на тебя доносить, — сказала она, будто я должен был испытать признательность и каким-то образом ее отблагодарить, — но, в самом деле, выйди из этого ложного образа, пока кто-нибудь тебя не увидел.

Мы въехали на заасфальтированный участок, желтые линии со свистом проносились мимо, все медленнее. Косби открыл боковую дверь и проводил нас наружу. Над головой были крутые треугольники, сияние окон: сложная геометрия, которую я понимал с трудом. Не пройдет и года, как это здание станет новым штабом ЛВД: более чистое, более высокое, где пациенты будут купаться в священном свете, проходящем сквозь длинную вереницу окон. Сейчас, однако, ЛВД просто снимала несколько комнат в церкви, чтобы иногда устраивать дневные занятия, ведь здание в торговом комплексе было слишком тесным, чтобы разместить сразу старших и младших пациентов. Важно было, чтобы дневные занятия проходили раздельно, прежде всего из-за того, что пациенты посещали ЛВД по очень разным причинам. «Исток» и «Убежище» были молодежными программами, большинству из нас не было и двадцати, днем эти программы занимались совместно и, поскольку большинство из нас имело дело с гомосексуальностью, не лишено смысла было то, что мы могли делиться во время занятий похожими историями.

— Сейчас можете немного отдохнуть, — сказал Косби, ведя нас внутрь. — Быстро оглядитесь вокруг, если хотите, а потом встретимся в коридоре.

Несколько из нас вошли в святилище. Внутри было тихо, ковер поглощал звук наших шагов. Деревянные проходы, залитые солнцем, с маленькими обвязанными крючком коробками, угнездившимися на краю, около тридцати рядов, три секции лицом к кафедре. Я чувствовал, как что-то темное нависало где-то позади, и резко повернулся, чтобы увидеть низкий балкон, который произвел на меня впечатление, поскольку я никогда не посещал церковь с балконом. Я представил, как мне приходится идти по проходу в подобном месте, и все эти глаза глядят на меня сверху вниз. Во время моего крещения все взгляды исходили с одной стороны, и я мог смотреть поверх голов прихожан на пустое белое пространство позади, посвятить себя Богу, насколько мог это сделать в такой публичный момент. Но здесь, казалось, нельзя было остаться наедине с Богом. Казалось, что ты всегда будешь находиться под заклятием чьего-нибудь бдительного взгляда.

Я прошел вдоль прохода, ноги мягко ступали по ковру. Сколько раз я видел, как мой отец делал то же самое? Сколько раз я видел его лицо мокрым от слез, когда он в трепете проходил весь путь до алтаря. Было странно думать о той картине, которую я представлял собой сейчас: идущий впереди группы, с безмятежным лицом, лишенным эмоций. Ходячий мертвец, подумал я, расправив плечи. Я ничего не чувствовал. Я ничего не хотел чувствовать. Я не хотел, чтобы видели, как я что-то чувствую. Я не хотел быть слабым, как мой отец. Я не хотел давать этой экс-лесбиянке шанс еще раз меня «поправить». Когда мое пребывание здесь подойдет к концу, я сам хотел бы в чем-нибудь ее поправить. Я был сильнее всего этого, и я собирался это доказать, какими бы ни стали последствия, сколькими чувствами мне ни пришлось бы поступиться в процессе.

Окна над головой были поразительно незапятнанными, будто архитектор принял дерзкое решение предоставить красоту святилища природе, Богу. Ни пятен, ни фрагментов сцен из Библии, ни резкого цветного света. Иногда, если оставить что-то недосказанным или недоделанным, это и повергает в изумление. И, пока Пустота приближала меня к алтарю, пока я всходил на площадку и оглядывал пустые проходы, представляя себе толпу, перед лицом которой я должен был оказаться на завтрашней церемонии, я задался вопросом: может быть, именно так поступает Бог? Возможно, Бог отпустил меня на время, прерывая связь, чтобы я мог стать сильнее и правильнее сам по себе. Хоть я и беспокоился о том, что Бог вообще перестанет посещать меня, что я непоправимо испортил наши отношения, я знал также, что обратного пути нет. Я взял на себя обязательство стать сильнее, хотя понятия не имел, что это означало на самом деле. Мог ли я когда-либо полностью стать натуралом? И если мог, значило ли это, что мои отношения с Богом остались бы прежними? Или стать сильнее — значило отказаться от прежнего образа жизни? Какую бы форму ни обрела эта сила, я должен был принять это. Я должен был встать завтра перед толпой с холодным, как камень, взглядом, который я видел сегодня в глазах Дж. — взглядом мученика — даже если это было бы совсем далеким от моих подлинных чувств.

* * *

— Сосредоточьтесь на ваших чувствах, — сказал Косби. — Я хочу, чтобы вы сосредоточились как следует.

Мы находились в одном из учебных помещений церкви, здесь было другое освещение, меньше света — всего одно окно, выходящее на парковку. Косби стоял на переднем краю комнаты и был похож на физкультурника из старшей школы, который пришел сменить учителя математики, хмуря лоб, будто думая о чем-то еще: завтрашней игре, следующем уравнении.