Мальчик, которого стерли - [38]

Я хотел добежать до чернильно-черной Миссисипи и броситься в нее, уступить тяге течения. Хотя я не питал склонности к самоубийству, как Т., мне нравилось играть со смертью. Очарование того, чтобы «покончить со всем», и так внезапно, было довольно близко к ощущению «последних времен» в нашей церкви. Это даже приносило удовольствие: знать, что конец может прийти в любую минуту без предупреждения. Ты ведешь свою повседневную жизнь, думаешь, что все хорошо, и вдруг — бум! — дамбы рушатся, воды поднимаются, и все, что ты знал и что ненавидел, становится достоянием Утраченного Царства: артефакты, над которыми станут размышлять уже будущие, более просвещенные археологи. Жизнь, приобретающая большее значение, когда она завершится. Вся эта бессмысленная боль, каким-то образом обретающая смысл в самом конце.

Но самоубийство было одним из непростительных грехов, и я держался пригородной беговой дорожки, окутанной янтарным туманным светом. Я пытался молиться: «Господи, сделай меня чистым», но все, что я чувствовал — эхо в своей голове. В это время казалось, что Бог оставил меня. Как Человек из подполья, я был в ловушке стазиса, Пустоты.

* * *

Это чувство напоминало мне историю, которую я слышал, когда наша семья была в отпуске на озере Норфорк у края Озарков. Местный житель рассказал нам, что там, глубоко под водой, погребен целый город. В эпоху Великой Депрессии потребовалось, чтобы фермеры и их семьи перенесли свои жилища, когда начала строиться Норфоркская дамба. Школы, церкви, почтовые конторы — все было покинуто. Тела были выкопаны из старых могил и перенесены на более высокое место. Вскоре последовали апокрифические рассказы: какой-то мотоцикл, вытолкнутый водой — вес предметов больше не имел значения в этом подводном мире, все было отпущено со своих мест в жизни — теперь оказался поверх стального моста. Старые городские названия — Хендерсон, Джордан, Херрон, Рук. Все это — почти исчезнувшее, разъеденное водой, всякие следы стерты во имя прогресса.

— Пусть это тебя не волнует, — сказала мама, уловив страх в моих глазах, когда я всматривался в воду рядом с нашей надувной лодкой, взятой напрокат. Я представлял, как шпили царапают мои лодыжки. И как рука из Рука, внезапно ставшая буквальной, тянет меня вниз. — Эти города глубоко-глубоко под водой.

Мама распыляла масло для загара «Банановая лодка» на свои веснушчатые руки, размазывала по обгоревшим плечам: она казалась мне в эту минуту земным созданием, которое пытается противостоять неизбежной тяге воды, что однажды погребет нас всех. Это был одновременно источник успокоения и беспокойства. И это не имело никакого значения, все это не имело никакого значения — еще одна устрашающая мысль. Конечно, за исключением того, что говорила Библия о наших кратких земных жизнях — тогда имело значение все.

Столпы огня и песка, саранча, пожирающая целые города: христианские истории говорили о быстрых разрушениях, ведущих в конечном счете к счастью. Содом. Гоморра. Но что случалось, если счастье так и не наступало? Что случалось, если тебе так и не удавалось привыкнуть к потере того, что когда-то было так знакомо? Ты можешь ходить по воде, как Петр, лишь если не задаешь вопросов. Когда-то люди поднимали головы в молитве к тому самому месту, по которому теперь ступали мои пятки. Люди когда-то верили, и боролись, и жили — а теперь все это позабыто. Как только ты начинаешь задавать вопросы, то быстро идешь ко дну, если чья-нибудь рука, подобно руке Иисуса, не вытянет тебя наверх и не упрекнет за недостаток веры, за недостаток прозорливости.

Но где был Иисус все это время в моем учреждении? Где была Его твердая рука в шрамах от гвоздей? Молитвы, которые я продолжал повторять каждую ночь, становились все более отчаянными и бессмысленными. Пожалуйста, сделай меня чистым. Сделай-меня-чистым. Сделайменячистым.

Нигде. Нигде — таков был ответ.

* * *

Я все еще был способен вернуться в номер через час после ночной пробежки. Я все еще был способен сесть за стол, не слишком ерзая на стуле, и написать ответы на вопросы рабочей тетради, стараясь изо всех сил: «Я никогда не познал никого полностью. Я только думал, что знал самого себя. И потом, когда случилось все это с Дэвидом, я вдруг осознал, что все это время я притворялся. Потому что я не знал себя — только притворялся, что знаю — и я не знал Дэвида. Это было одной из причин, почему я не смог защитить себя от него. Я позволил Сатане убедить меня, что я могучий воин Христов, в то время как на самом деле я вел греховную жизнь. Мне нужна сила Божия, чтобы стать сильнее, чтобы наполнить себя знанием, кто я такой, и кем на самом деле являются другие вокруг меня».

Я больше не знал, было ли что-то из этого правдой, был ли хоть какой-нибудь ответ на то, что случилось, и было ли Богу хоть какое-нибудь дело до этого. Но, хотя мне и не хватало убежденности моих товарищей, я все еще мог оказаться лучшим на публичной исповеди.

* * *

Обед. Моральная инвентаризация. Короткий перерыв.

Все утро я смотрел на бледную полосу кожи на левом запястье, понукая время вперед, ожидая минуты, когда вернется мама и заберет меня. Один день с Господом — как тысяча лет, а тысяча лет — как день. Мой отец часто цитировал этот стих в своей популярной проповеди «Десятая часть дня», где он просил прихожан задуматься над краткосрочностью их жизней. «Займитесь арифметикой, — проповедовал он, — и вы увидите, что жизни наши слишком коротки». К этой мысли я вернулся, пока Пустота вела меня сквозь разделы расписания, и я молился Пустоте, когда преподаватели требовали, чтобы мы склонили головы над толстыми ломтями запеканки и возблагодарили Господа за гамбургеры свои. Если бы я мог подумать об этих двух неделях как о двух миллисекундах! Когда это кончится, когда в голове у меня не будет такой толчеи, я, может быть, даже найду Бога, ожидающего меня на той стороне, готового снова услышать мои молитвы.