Мальчик, которого стерли - [36]

— Хм-м, — сказал он. — Даже не знаю.

— Ты смешон, — сказал я. — Ты же не ждешь, что я стану в это верить, правда?

Он подошел ко мне, обвив свободной рукой ступеньку к койке, где лежали мои босые ноги. Другой рукой он потянулся и наложил покрытые маслом пальцы на мой склоненный лоб.

— Не смей, — сказал я.

— Изыди, демон! — крикнул он, теперь наполовину серьезно, отдергивая руку. Капля моторного масла приземлилась на застывшую лаву простыней, спадавшую с верхней койки, куда я недавно бросил их.

Он прижал масло к моему лбу и большим пальцем размазал его по моей коже.

* * *

Прошло несколько часов, а потом это случилось. Сначала это было как крещение. Я чувствовал, как мое тело уходит вниз, но чьи-то руки толкают меня на поверхность. Как при крещении, я беспокоился, как это будет, что с меня потребуют, какова в точности логистика этого акта? Буду ли я чувствовать себя другим? Изменюсь ли я навсегда, как говорят об этом люди?

Я беспокоился о том, как будет выглядеть мое тело. Беспокоился о своих растяжках. Даже когда он нагибал мою голову вниз, я беспокоился, что у меня может не получиться как следует. Даже когда я давился и упирался, вцепляясь в волосы на его икрах, пытаясь сделать что-нибудь, чтобы заставить его остановиться, я беспокоился, что расстрою его. Это не так, как мне хотелось, думал я.

Я думал так и раньше. В двенадцать лет, стоя в крестильне нашей церкви, я цеплялся за крестильную рубашку, липнувшую к валикам жира у меня на поясе, пока прихожане глядели и хлопали. Теперь я был новым человеком, стоявшим в новых владениях. Рожден заново в образе Христа. Члены моей церковной семьи кричали: «Аминь!» Я глядел на их лица, чувствуя себя, как будто с меня сорвали всю одежду и раскрыли самую уязвимую часть. Я больше не был невидимым.

* * *

Все остальное, то, что привело к моему вступлению в «Любовь в действии», ощущалось как заслуженное наказание. Дэвид признался, в ту же ночь, когда изнасиловал меня, что недавно он изнасиловал четырнадцатилетнего мальчика в молодежной группе, что он не знал, почему это делал, не мог объяснить. Я был неспособен сдвинуться с койки, куда он уложил меня потом — я верил, что Бог наказывает меня физически за мои духовные преступления. Каким-то образом демоны вошли в эту комнату, несмотря на наши заклинания от них.

— Я хотел быть молодежным пастором, — сказал он, всхлипывая так громко, что соседи начали стучать с той стороны бетонной стены. — Как я могу теперь быть молодежным пастором? После того, что я сделал?

Я еще не мог знать этого, но логика экс-гейской терапии, мысль о том, что мои греховные побуждения были каким-то образом равнозначны побуждениям Дэвида, начала уже просачиваться в мои мысли. Неудивительно, что я сидел на одной койке с педофилом: согласно Писанию, я был не лучше, чем педофил, или идолопоклонник, или убийца.

Когда я рассказал пресвитерианскому пастору в нашем колледже, что Дэвид сделал с четырнадцатилетним мальчиком, она сказала, чтобы я молчал. Что у меня нет подлинных доказательств, что да, это плохо, но ничего нельзя сделать. Я считал, что мое молчание было должным наказанием. Я не сказал ей о том, что он сделал со мной, отчасти потому, что кроме этого насилия и стыда, как я подозревал, в однополом сексе ничего больше и не было, — но в основном потому, что слишком смущался, чтобы признать, как оказался недостаточно сильным, чтобы оттолкнуть его, и беспокоился, что она расценит эту слабость как то, что я поддался гомосексуальности.

— Хорошо, — сказал я, читая корешки томов в кожаных переплетах, стоявших на полках ее кабинета и гадая, неужели эти теологи тоже нашли способ уклониться от таких трудных вопросов. Если моя жизнь должна была когда-нибудь снова обрести смысл, мне требовалось усерднее искать ясные ответы.

Дэвид позвонил моей матери через несколько недель из-за собственного отчаянного чувства вины и сказал ей, что ее единственный сын — гомосексуал, гей.

— Он отвратителен, — сказал он ей. — Чудовище.

Я узнал от нашего общего друга, что моя мать едет в колледж, чтобы забрать меня домой, и я сидел в спальне своей подруги, тихо всхлипывая в плюшевую подушку, а она гладила меня по спине. По словам друга, который слышал это от Дэвида, моя мать сказала по телефону, что мой отец не собирается дальше платить за мое обучение, если я стану открытым геем. Я отбросил сотовый телефон, надеясь блокировать то, что надвигалось на меня.

Моя мать приехала в колледж тем вечером и сказала, чтобы я приехал домой и поговорил с отцом. Она привезла с собой еще одну женщину из церкви, потому что боялась смотреть мне в лицо наедине. Та женщина ждала в машине, ее взгляд избегал моего, когда мы с мамой сидели на скамейке на краю внутреннего дворика. Мама спросила меня, таким тихим голосом, какого я никогда от нее не слышал, правда ли то, что она узнала.

— Нет, — сказал я сначала. — Дэвид лжец.

Минута прошла в молчании. Потом, чувствуя, что я не могу больше удержать это внутри, я разразился слезами и сказал ей, что это правда, что я гей. Сказать это слово вслух — от этого меня замутило, и я подумал: может быть, то, что Дэвид заставил меня проглотить, каким-то образом проросло внутри меня и навсегда превратило в гея.