Малая Бронная - [95]

— Ты ложись, отдыхай, ночь же, а я пойду обстановку выясню в штабе дивизии, тут недалеко.

Гильза давала порядочно света, и Аля, оставшись одна, решила наконец-то глянуть, как поживает ее рука. Закатала рукав гимнастерки повыше — размотала бинт, а накладка с лекарством сама отвалилась. Раны как не бывало! Только блестящий рубец, неровный, что-то вроде восьмерки.

— Вот это да! — ахнула про себя Аля. — Как же это могло получиться? Зажило, совсем зажило!

Все же обвязала шрам чистым бинтиком, поправила рукав, легла на нары и только тут сообразила: все дело в питании. Ела четверо суток не только досыта, но и питательно, что и нужно для поправки. Может, даже потолстела? Не выдержала, встала, вытащила из баульчика зеркальце.

На нее глянула хоть и не потолстевшая, но уже и не заморенная хорошенькая мордашка. Все в порядке, можно жить и спать спокойно. И она уснула.

Проснулась от храпа. Гильза все еще горела, а рядом с нею на краю нар спал Кодру. Она не успела испугаться, как он открыл глаза и вдруг улыбнулся, сверкнув белейшими зубами, и показался каким-то совсем другим, добрым и простым:

— Поспала? Теперь умоемся, позавтракаем и за дело. Твоя обязанность писать протоколы, клади в планшет бумагу и все остальное, и что скажу, записывай. Если понадобится, отправлю в прокуратуру фронта с документами.

На этот раз она не спросила: «И это все?» — а только кивнула.

В землянку заглянул солдат, крикнул:

— Товарищ капитан, вам пакет, срочный!

Капитан вышел, а вернулся, пряча бумаги в планшет:

— Одевайся, секретарь, пошли.

Когда вышли на утренний свет, Кодру постучал себя по левой стороне груди:

— Крепко запомни: здесь у меня партбилет и печать. Если убьют, твоя первая обязанность спасти печать. Представь, что может случиться, если она попадет во вражеские руки: любые донесения, приказы, распоряжения по всему фронту можно подделать, имея печать. Так что — это приказ.

Лицо его под низко надвинутой на лоб шапкой было темно и зверовато. Шел он вроде бы неторопливо, но быстро.

Снег, снег, пухлые облака над ним и ни признака солнца.

Где-то в стороне постреливали, но не дружно, хлопки выстрелов то замирали, то вдруг оживали. Однако там, куда они шли, было тихо.

Вдруг прокурор исчез. Отставшая Аля, пройдя шагов двадцать, увидела траншею в рост человека, внизу стоял прокурор. Смотрел, как она спрыгивает.

— Не отставать, посерьезнее! — и быстро пошел по траншее.

Траншея оказалась длинной и упиралась в расширение. В земляном гнезде установлен пулемет, возле него солдаты. Прокурор тихо переговаривался с командиром.

— Сколько дней в бою? — услышала Аля резкий вопрос прокурора.

— Беспрерывно — три, — ответил командир, стоящий лицом к пулемету.

— Проводите.

— Придется пересечь нейтральную полосу.

— Тогда до нее, а там видно будет. — И, обернувшись, кивнул Але.

В траншее солдаты прижимались к полузаснеженным стенкам, пропуская их. Кто-то сказал в спину Але:

— Дивчина с прокурором…

Они все знали, в чем дело, что случилось, а Аля ничегошеньки.

Уперлись в конец хода.

— Все, дальше полоса, а его траншея под углом 45°, — сказал командир, подавая прокурору бинокль.

Прокурор опять оглянулся на Алю:

— Вылезаем и перебежками. — И, видимо, поняв, что она не знает, что это за перебежки, сказал отрывисто, но тихо: — Делай все, как я.

Они выбрались на бруствер, и прокурор сейчас же упал в снег. Она за ним, чуть не ударившись лбом в подкованный каблук его сапога. Прокурор пополз. Она следом. Вдруг он вскочил и, пригибаясь, побежал. Аля тоже бежала, задыхаясь, стараясь не отстать. Так разогналась, что толкнулась в его спину. Он остановился, оглядываясь, и опять упал. Теперь она уже могла ползти и смотреть, привыкала к такому способу передвижения. Странно, командир говорил о полосе, а ее не видно, ее просто не было. Снег шебаршил под шинелью, осыпался при нажиме сапог, и было смешновато: никакой линии огня, ни одного выстрела, а они зачем-то ползут в чистом поле, в котором не видно ни одного человека.

Сколько ползли, она не могла определить, но увидела слева разметенный, в комьях снега и земли второй бруствер.

Прокурор вскочил, перевалил через развороченное место и спрыгнул вниз, в траншею. Она все сделала так же. Внизу оказалось что-то вроде блиндажа с навесом. Возле него сгрудились солдаты. Тут же, у земляной мерзлой стенки, прямо на снегу спал человек со шпалой в полевых петлицах. Один из солдат стал трясти его за плечо.

— Не трогайте, — резко сказал прокурор, — все по местам, ко мне присылайте по одному, а ты, — сказал он Але, — посиди-ка ты тут, позову, когда понадобится. — И ушел за поворот траншеи.

«Странно, зачем тогда взял с собой, если даже писать ничего не надо. И все, как с ребенком! Когда уже дело начнется?» — думала Аля. Присев на корточки и привалившись к дощатой стенке траншеи, она рассматривала спящего. То, что они с прокурором здесь из-за этого капитана, несомненно. Капитанская шинель с опаленной полой и рукавом, шапка сползла под затылок, открывая белый лоб и пряди русых волос, а само лицо темное и от этого кажется узким. Вглядевшись, Аля поняла, что лицо темно не только от зимнего ветра, но и от копоти, она шла мазками по губам, по щекам и по носу, туповатому, широкому. Лицо простецкое, если бы не изломы тонких бровей, сдвинутых даже во сне, и оскал приоткрытого рта: не то больно ему, не то взбешен…