Малая Бронная - [72]
Цок, цок, цок… что это? Ой, это же ее собственные шаги. Каблучками по мерзлому тротуару без стука не пробежишь. Все кругом мерзлое и ноги заледенелые, забыла переобуться в бурки, как была, в старых туфлишках, так и помчалась. И все без толку. Остановилась в своей узкой, темной улице перед воротами, чувствуя себя песчинкой, беспомощной и крошечной, запавшей в земную складку под названием Малая Бронная.
В полутьме кто-то накинул на абажур полотенце, Аля разглядела Зину возле постели мамы. Стоит на коленках, смотрит куда-то в угол и сквозь ее хрип бормочет быстро и жалобно. Зина молилась. Она со дня гибели Славика все молилась и молилась.
Услыхав Алю, Зина встала, спросила:
— Нету кислорода?
— Не дали… нарочно не дали. — И Аля закусила губу, чтобы не крикнуть, не заругаться, шуметь нельзя, маме покой нужен.
— Ты, если что, прибеги ко мне, — и Зина тихонько вышла.
Поправив маме одеяло, Аля села рядом на низеньком креслице, не зная, что еще можно сделать. Ждать утра, тогда бежать за кислородом. Придет Горбатова… настанет день, и маме полегчает.
В уютном, мягком мамином креслице Аля пригрелась и незаметно для себя задремала под однообразные, тягучие вдохи и длинные, со свистом, выдохи мамы. Ей приснился паровоз, черный, со свистом выпускающий струи пара, он стоял, набирая сил для дальней поездки.
Очнулась она от тишины. Все молчит: комната, Малая Бронная, Москва… Люди окунулись в самый крепкий сон, на часах половина пятого. Отдыхают люди, телом, душой, все забыв, уйдя от забот. Вон и мама крепко уснула, дышит неслышно, совсем, как раньше.
Встав на занемевшие ноги, Аля наклонилась над мамой. Ни дуновения, ни звука. Мама не дышала. Прислонилась щекой к маминому лбу — теплый. Взяла за руку, а пальцы уже ледяные.
— Мама! Мамочка! — звала Аля, понимая, что напрасно. Выбежала, застучала к Нюрке. Та высунула лохматую голову:
— Ты чего?
— Нюра, мама не дышит…
По-мужски сильной рукой Нюрка схватила Алю за платье на груди и, втянув в комнату, сейчас же повернула в замке ключ.
— Ложись со мной, вместе жарче.
— Говорю же, мама там…
— Утром, все утром, — перебила ее Нюрка. — Я покойников страсть боюсь.
— Пусти, она же одна там!
— Ей теперь ничего не надо, а ты навек с этим страхом останешься.
— Мама говорит, надо живых бояться, а мертвые ничего не сделают, — вырвалась Аля из Нюркиных рук, нащупывая ключ.
— И хорошего с покойничками мало, — в темноте застонали под Нюркой старые пружины.
Аля постучала к Зине, открыла дверь. Та, увидев лицо Али, сказала, смиренно перекрестившись:
— Померла? Царство ей небесное… Хорошо померла, легко.
— Как это?
— Не знала о своем конце. Иль ты не видела? Она без памяти стала, еще до прихода Горбатовой, потому я и побежала, в надежде на врача, а все в руке божьей… Значит, не поняла ты? И хорошо, а то вся испереживалась бы от страха, а пуще от бессилия. Оно, бессилие-то, больше всего гнетет человека, вот и припадешь ко всеблагому, всемогущему… — И опять Зина перекрестилась. — Ты посиди у меня, здесь тепло, а к маме тебе сейчас никак нельзя, вот сделаю что полагается, кликну.
Аля сидела на стуле в кухне и не мигая смотрела на лампочку. Видела каждый ее волосок, красноватую яркость — и только. В голове пусто. Сколько так просидела? Явилась Зина:
— Пошли.
На улице, оказывается, светло. И в их комнате все окна отшторены. Мама лежит на хорошо прибранной кровати, в сиреневом платье, с туго подвязанной черной косынкой на голове. Волосы гладко зачесаны, руки сложены на груди, ноги прикрывает вышитое полотнище, по серому полю бордовые цветы, мама его на диван приготовила.
Лицо чистое, белое, глаза смежены, углы губ чуть опущены. Аля вцепилась в спинку кровати, стояла в ногах мамы, никого не видя, ощущая, как холод от маминых рук, которые она держала в своих всего час назад, перешел в нее, вполз в руки и ноги, в голову, в сердце…
— Вот когда характер человека виден, — сказала Мачаня. — После смерти. Видите, какое лицо? Гордое.
— Да, покойница никогда не жаловалась, это так, — согласилась Вера Петровна. — И не ссорилась, мирный человек.
— И справедливая, — всхлипнула Нюрка.
— Жаль-то как… Славика она привечала… Игорька, Наточку, тебя, Егорушка, — плакала Зина.
— Да, это уж да, — сдавленно сказал Горька и встрепенулся: — Куда ехать, что надо, я готов.
Странно, Аля всех слышала отчетливо, но никого не видела. Будто красное марево перед глазами, а в нем светлое пятно маминого лица.
— Девчонка-то вся горит! — вскрикнула Нюрка. — Пойдем, ляжешь у меня, Алевтинушка, там тепло. Надо же, все еще в туфельках, а они дырявые…
— Нет, нет! — закричала Аля. — Там мама погибла…
— Ну-ну, лучше ко мне. — И Зина обняла Алю за талию, повела к себе, уложила на, постель Славика. Прибежала Мачаня, сунула Але в рот таблетки:
— Аспирин, запей водичкой, усни, — и уже не для Али: — Я и снотворное ей дала. Алечка, где у вас карточки продуктовые, за копку могилки берут только хлебом.
— В ящике… тумбочки… — еле выговорила Аля.
36
Красное марево сгущалось, темнело, становилось черным, и Аля глубоко погрузилась в него. Из темноты появилось мамино белое лицо, строгое, чужое, но такое знакомое, нужное:
В 1958 году Горьковское издательство выпустило повесть Д. Кудиса «Дорога в небо». Дополненная новой частью «За полярным кругом», в которой рассказывается о судьбе героев в мирные послевоенные годы, повесть предлагается читателям в значительно переработанном виде под иным названием — «Рубежи». Это повесть о людях, связавших свою жизнь и судьбу с авиацией, защищавших в годы Великой Отечественной войны в ожесточенных боях свободу родного неба; о жизни, боевой учебе, любви и дружбе летчиков. Читатель познакомится с образами смелых, мужественных людей трудной профессии, узнает об их жизни в боевой и мирной обстановке, почувствует своеобразную романтику летной профессии.
Рассказы Леонида Радищева (1904—1973) о В. И. Ленине вошли в советскую Лениниану, получили широкое читательское признание. В книгу вошли также рассказы писателя о людях революционной эпохи, о замечательных деятелях культуры и литературы (М. Горький, Л. Красин, А. Толстой, К. Чуковский и др.).
В романе «Белая птица» автор обращается ко времени первых предвоенных пятилеток. Именно тогда, в тридцатые годы, складывался и закалялся характер советского человека, рожденного новым общественным строем, создавались нормы новой, социалистической морали. В центре романа две семьи, связанные немирной дружбой, — инженера авиации Георгия Карачаева и рабочего Федора Шумакова, драматическая любовь Георгия и его жены Анны, возмужание детей — Сережи Карачаева и Маши Шумаковой. Исследуя характеры своих героев, автор воссоздает обстановку тех незабываемых лет, борьбу за новое поколение тружеников и солдат, которые не отделяли своих судеб от судеб человечества, судьбы революции.
Роман Владимира Комиссарова «Старые долги» — своеобразное явление нашей прозы. Серьезные морально-этические проблемы — столкновение людей творческих, настоящих ученых, с обывателями от науки — рассматриваются в нем в юмористическом духе. Это веселая книга, но в то же время и серьезная, ибо в юмористической манере писатель ведет разговор на самые различные темы, связанные с нравственными принципами нашего общества. Действие романа происходит не только в среде ученых. Писатель — все в том же юмористическом тоне — показывает жизнь маленького городка, на окраине которого вырос современный научный центр.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».