Малая Бронная - [71]

Жаль денег за водку по маминым карточкам, ну да ладно, главное, все-таки задуманное сделано, есть чем порадовать маму, выпьет душистого чаю с молоком, сладкого по-настоящему, и будет хорошо. Сама же твердит: главное — питание.

35

Чай получился отменный, коричневый, душистый, горячий. Поставив на поднос чашку с чаем, молочничек с горячим молоком, вазочку наколотого сахара и положив сюда же шоколадку, Аля поставила все это перед маминой кроватью на стул, застеленный салфеткой.

Приподнявшись на локте, мама взяла чашку, отпила глоток и поставила на место.

— Не могу, все, как трава… пей сама.

У Али задрожали губы:

— Я же для тебя…

— Знаю. Родная ты моя… я попозже. Иди на занятия, это для тебя главное.

На кухне Аля натолкнулась на Машу, возившуюся у рукомойника, обрадовалась:

— Маша, где ж ты пропадала?

— Мы теперь ездим по линии фронта с машиной-баней. Ведь бойцы и командиры земляными стали, в окопах, траншеях да на таком холоде. Не приведи господь… А взрывами землю поднимает, и все на них, на наших героев. Вот приезжаем, пока партия моется, мы их шинели, сапоги, ботинки, обмундировку, все как есть, — в горячую дезинфекцию. Белье выдаем чистое. Отмоются, влезут в чистое, теплое — довольные, благодарят, руки нам жмут. Вот так, стараемся. — И посмотрела неуверенно: — Письмишка от моих нету?

— Ни от кого и никому.

— Будем ждать. Вы-то тут как?

— Маша, зайди к маме, заболела она. Мне на занятия надо, а мама одна…

— Иди, милка, иди, я с ней побуду, свободная до вечера, комната моя выстыла, у вас перебуду день.

Аля побежала на лекции. И тут только заметила, что все бегом да бегом. От мороза? Да. Но и от хлопот, времени не хватает.

Вернулась после занятий, а Маша уже уехала, вместо нее сидит Мачаня. Увидев Алю, сразу зачастила:

— Зина побежала за врачом, она знает, где живет Горбатова, за Машей приехали раньше, чем она ждала. Меня позвали побыть тут, а что я могу? Ну, я пошла, ребенок ждет, — и скоренько усеменила.

Мама лежала на высоко взбитых подушках, волосы в беспорядке рассыпались по лбу и плечам, от их черноты лицо казалось таким белым-белым, но не прежней сметанной белизной, а какой-то прозрачной, восковой. Только губы чуть шевелятся в такт слабому дыханию. Спит? Если спит, то хорошо, мама сама убеждала, что сон лечит.

Наконец-то пришла Зина с Горбатовой. Когда врач осматривала маму, та не открыла глаз, будто не проснулась, и это было так страшно, что Аля едва сдержала крик.

— Вот тебе рецепт, беги за кислородом. — Горбатова протянула бумажку с особой печатью, такие давали только на самые редкие лекарства.

Надевая на ходу жакетку и беретик, Аля выбежала из дому и прямиком к Никитским. Поднялась по ступенькам к темной застекленной двери аптеки. Ни света, ни звука — закрыто. Бегом по Тверскому, возле Пушкина свернула к углу улицы Горького, налево. Где-то внутри синий свет. Аля застучала изо всех сил. К стеклу двери медленно шла фигура в накинутом на голову, до пола, одеяле. Сквозь стекло фигура крикнула:

— Чего надо?

— Кислород.

— Кто болен?

— Мама, мама!

— Сколько лет?

— Шестьдесят…

— Нет кислорода, — и фигура уплыла огромной тенью в глубину аптеки.

На Никольскую, в аптеку номер один, которую москвичи упорно называли аптекой Ферейна. Помчалась вниз по улице Горького, свернула на Кузнецкий мост, оттуда через площадь, и вот она — аптека. Уж тут-то все есть, первая же в Москве.

Ее впустил старик в пенсне, как только постучала. Прочитал рецепт:

— Еще до комендантского часа две последние подушки отдал.

— Подушки? Маме кислород нужен!

— Кислородные подушки, — старик посмотрел на Алю, стекла пенсне делали его светлые глаза большущими, и видно было — хочет помочь.

— Где же взять?

— Увы, Москва в осадном положении, если и подвезут, то утром.

Старик был щуплый, небольшой, даже в халате, натянутом на пальто, не казался полным. Кивнув, Аля вышла из аптеки. Побежала обратно и вдруг как споткнулась о мысль: с чем же к маме возвращаться?

— Ваши документы?

Она подняла глаза: патруль. Старик в аптеке сказал же о комендантском часе… теперь задержат, а мама там ждет.

Аля протянула бумажку, один из солдат подсветил фонариком и прочитал вслух.

— Рецепт. Кислород. Кто болен?

— Мама, шестидесяти лет, — и ее вдруг обожгло: там, на Горького, не дали кислород, потому что мама немолодая.

— Пошли! — И патрульные повернули на улицу Горького.

Все так же слабо мерцал синий свет за стеклом двери аптеки у площади Пушкина. Солдат загрохотал прикладом ружья в низ двери.

— Чего надо?

— Патруль. Кислород есть?

— Минут пять как отдала последние подушки, можете проверить. — И, прильнув к двери, фигура лязгнула задвижкой, отворила дверь, и патрульные, и Аля поняли: фигура говорит на сей раз правду.

— Где еще можно взять? — спросил один из солдат.

— До утра нигде.

— Утром выдадите этой девушке беспрекословно.

Засов опять лязгнул, фигура уплыла. Никого и ничего.

— Утром, — сказал солдат Але, она кивнула и побежала возле домов к Никитским воротам.

В висках билось: кислород, кислород… Столько воздуха в Москве, чистого, морозного, а маме его не хватает. Сколько лет… А у этой фигуры нет мамы? Ей бы тоже фигура не дала кислород? Ни совести, ни сердца… Может, деньги надо было дать? Поздно, да и нет у них с мамой денег.