Малая Бронная - [67]
— Отвлекусь немного…
С наступлением войны про пасьянс и не вспоминала, некогда, хотя плохого в жизни хоть захлебнись.
— Не по-нашему расклад делает… — шептались бабы.
— На городскую особицу, не по понятию нам…
А мама изредка бросала пару слов:
— Казенный дом… больная постель… черное известие. — Покидав еще карты туда-сюда, мама их отодвинула: — Если карты верные, в госпитале ваш Митя, на худой конец в плену.
Женщина, все еще лежащая на лавке, вслушивалась не столько в слова, сколько в голос мамы, тихий, но убежденный тон. Она села, сказала расслабленно:
— Так это… раз такое дело… поминки нельзя. Хоть и мало веры, а греха на душу не возьму. Тогда что ж? Самодельного спирту «три свеколки» за возврат Мити и всех наших мужиков! А?
— За победу!
Выпили помалу, бутылка-то невелика, да бабы и не старались.
— Не набалованы вином, не приучены, — отнекивались они от напиравшей Нюрки.
— А мы гуляли до войны! — И Нюрка вслед за своим стаканом допила мамин.
— Москва-то цела?
— А как же? Мы ж из нее и обратно, — повеселела Нюрка, уминая сало и лепешки.
— А сибиряки прикатили?
— Хватились! Похаживают по Москве в тулупчиках, крепкие мужики.
— А вы-то чем кормитесь-отапливаетесь?
— Известно… мороженой картошечкой, а топка, — Нюрка постучала себя по груди, — сердце, пламенный мотор!
— Правда ли, округ Москвы все во рвах и рельсами стояком утыкано?
— Правда, — вздохнула Аля.
— Ты гляди, живет Москва!
Кто-то затянул грустно:
— Проклятущая война! Весна явится, кто пахать-сеять будет?
— Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик! — вскочила, приплясывая, крепкая женщина в сережках. — Выдюжим!
— Ежели нет? Чего фронту пошлем, чего сами есть будем?
— Деревня завсегда — кормилица, семь шкур сдерут, а у нас — восьмая!..
Аля подошла к задремавшей прямо у стола Нюрке, отвернула рукав, глянула на часы: ночь! Десять часов, давно пора собираться.
33
— Тетечка, деушка, вы бы остались, — упрашивала Лиданька.
— И то, ночью не путь, света дождитесь, — поддержала ее хозяйка дома.
— Нам же утром на работу, это ж не колхоз, город, а время военное, — досадовала Нюрка, что проспала.
До околицы, на самый гребень холма, шли с провожатыми. Тут распрощались.
— Приезжайте еще.
— Вспомните, коли что…
— Спасибо, спасибо, — благодарила Аля.
Мама шла налегке, и так задышка мучила. А Нюрка приказала Але:
— Впрягайся пристяжной, возок не легонький.
Тучи рассосались, выглянула луна, круглая, плоская, сделав снег алюминиевым, неживым. Сугробы, равнинки, а они идут себе по утренним следам, за день снег не выпал, целехоньки две врезки полозков Алиных саночек и смешанные следы ног. Мама вдруг спросила:
— Нюра, зачем ты это сделала?
— Припозднилась с разглядом, Пална. Бабы от души всего надавали, даже салазки не пожалели, — довольным голосом отозвалась Нюрка.
— Ты бы им хоть Алины саночки оставила.
Аля оглянулась. Тащили они низкие розвальнишки, удобные на ходу, вместительные. Поверх клади привязаны вверх полозьями ее саночки… Нюрка веселилась:
— Сама ты, Пална, расстаралась, насулила добра, они и растаяли.
Подошли к полустанку, Нюрка глянула на часы:
— Ух, елки зеленые, опоздали! Ждать нечего, топаем по шпалам, может, какой заблудший поездок нагонит, подберет.
— В ту ли сторону идем? — засомневалась мама.
— Я как вышла, сразу приметила, поезд пошел вон к тому лесу, — махнула Нюрка свободной рукой на черно-зубчатую стену позади них. — Прикатили из чиста поля.
— Тебе в разведчицы надо, наблюдательная, — похвалила мама.
Салазки едва помещаются между рельсами и по шпалам: дряг-дряг-дряг. Идти трудно, ноги то спотыкаются о дерево, то скользят между шпал по снегу, никак не приладиться… А тут месяц туча заслонила, сыпля колючим снегом, поземка завихрилась, швыряет снег в лицо. Шли, шли. Мама салазки сзади подталкивала, да вдруг споткнулась, упала прямо на салазки, руками вцепилась в полозья Алиных саночек:
— Все, дух вон.
— Вертаться? — жалостливо шмыгнула носом Нюрка.
— Вперед, только вперед, нам же на работу. Пошли, — и мама села на снег.
Посмотрев вокруг, Нюрка обождала, когда туча чуть сдвинулась и проглянул край луны, и стала перекладывать свертки на двое санок. Аля похолодела: уйдет от них Нюрка? А Нюрка, ругаясь себе под нос, уже втаскивала маму на деревенские салазки. Поняв, Аля стала помогать.
— Споила бабе капли, теперь мыкайся, — ругалась Нюрка.
— Ими я ее… может… спасла.
— Ты ее, а мне тебя? Или в снег закапывать, если помрешь? Отвечать за тебя? И Алька вон полумертвая от страха. — Нюрка наклонилась к маме: — Сидишь, Пална? Аля, трогай за нами да санки смотри не выверни, зачем тогда и поперли сюда…
Туча опять наплыла на луну, шли на ощупь. Мама постанывала.
Подражая Нюрке, Аля шла, согнувшись против ветра, отдувая снежинки, боясь споткнуться, крепко держа натянутую веревочку салазок.
— Ой-ей! — вскрикнула Нюрка. — Да что ж это такое? — и тут же радостно завопила: — Шлагбаум! Я будку пошла искать, слушайте, коли заблужусь, кричать вам стану.
Аля наклонилась к маме, та сказала, ощутив ее дыхание на своем лице:
— Ничего, маленькая, обойдется.
Ночную вьюгу прорезал голос Нюрки:
Роман М. Милякова (уже известного читателю по роману «Именины») можно назвать психологическим детективом. Альпинистский высокогорный лагерь. Четверка отважных совершает восхождение. Главные герои — Сергей Невраев, мужественный, благородный человек, и его антипод и соперник Жора Бардошин. Обстоятельства, в которые попадают герои, подвергают их серьезным испытаниям. В ретроспекции автор раскрывает историю взаимоотношений, обстоятельства жизни действующих лиц, заставляет задуматься над категориями добра и зла, любви и ненависти.
В сборник пермского писателя вошли произведения, издававшиеся ранее, а также новая повесть «Пристань в сосновом бору».
В основу произведений (сказы, легенды, поэмы, сказки) легли поэтические предания, бытующие на Южном Урале. Интерес поэтессы к фольклору вызван горячей, патриотической любовью к родному уральскому краю, его истории, природе. «Партизанская быль», «Сказание о незакатной заре», поэма «Трубач с Магнит-горы» и цикл стихов, основанные на современном материале, показывают преемственность героев легендарного прошлого и поколений людей, строящих социалистическое общество. Сборник адресован юношеству.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».