Малая Бронная - [65]

Несла Аля домой бидончик с суфле и не могла понять: почему горе только Зине? А мать и отец Славика? Спросила дома у мамы.

— Ларешница эта понимает, что для Зины со Славиком все ушло из жизни, им только и жила, и работа и дом, все он один.

— А его родители еще ничего не знают…

— Удар будет страшный, что говорить, но они еще молодые, студентами женились и Славика сразу подарили Зине. Работа у них интересная, нужная и вдвоем.

Мама подогрела суфле, разлила в стаканы:

— Пробуй, раз продают, значит, съедобно.

Суфле с виду было точь-в-точь — эмульсия для охлаждения резцов в автоматах на заводе. Взяла каплю на язык: как едва сладковатое растаявшее мороженое, но не густое сливочное, а водянистое молочное.

— Неплохое, только вот из чего его делают?

— Секрет фирмы, — засмеялась мама, окуная в стакан кусочек хлеба. — Я сразу лягу, ладно, Алечка? Отдохнуть надо. Ты мне почитай газету, пока не задремлю. Да и сама ложись, завтра в шесть вставать.

— Мы одни поедем?

— Как можно! Я деревни не знаю. Нюра вызвалась. Ей тоже нужно выменять сальца, мучки.

— Но вы же… поссорились?

— Какие обиды при общей беде…

Аля успокоилась. Нюрка смекалистая, выросла в деревне, знает, как там справиться с их делом… товарообмена.

Развернула последнюю газету, стала читать.

— Вот, слушай, это и о тебе! «Москвичи внесли в фонд обороны девяносто восемь тысяч восемьсот тридцать рублей, кроме того, пять тысяч триста девяносто семь рублей золотыми; два килограмма пятьсот семь граммов платины, семь килограммов золота и триста девяносто семь килограммов серебра».

— Было бы у меня побольше, а то капля…

— Капля по капле, целое море. Черчилль позавтракал у мэра Лондона и распинается: «Обстановка в Европе полна ужасов… команды палачей Гитлера в десятках стран… доблестное сопротивление русского народа нанесло самые тяжкие раны германской военной мощи»… И вот еще: «США предоставляют Англии вооружение взаймы или в аренду, и это беспримерное бескорыстие». Ну, Черчилль! За плату — бескорыстие?

— Раз процентов не берут, уже благодетели. Теперь спать.

— А лекарство взяла с собой? — потрогала Аля большой узел, привязанный мамой к детским саночкам.

— Взяла, взяла. Ложись.

32

Они доедали сваренную мамой картошку, круто ее соля, уж больно сладка она помороженная. Хлеб не тронули, с собой, в дорогу. Оделись потеплее. Зашла Нюрка со своим узлом, пристроила его поверх маминого и села:

— Присядьте и вы на дорожку.

Вошла Мачаня в огромной шали, лицо от сна припухло, проступили морщины, стало видно, как она уже немолода.

— Прихватите жакетик, поменяйте на муку, но не меньше пуда, мех дорогой, Анастасия Павловна, — протянула черный меховой жакетик.

Нюрка перехватила его, повертела:

— Ты, подруга, здорова? Меховушка твоя в проплешинах и на дитенка, ты ж маломерок.

— Я миниатюрная.

— Миниатюрная… пользы от тебя… Люськой прикрывается! Пуд! Это ж надо придумать. Пална сердцем мается, а ты на чужом горбу норовишь в рай?

Обиженно передернув плечиками, Мачаня ушла, жакетик, однако, оставила.

— Возьмем, не велика тяжесть, — покладисто сказала мама.

Вышли на Малую Бронную, в темноте падал и падал снег.

— Как в печной трубе. — И Нюрка повезла санки за веревочку. Трамваи не шли еще. Добрались пешком до Казанского вокзала, сели в какой-то вагон… Командовала Нюрка, мама ей доверяла полностью:

— Ну, железнодорожница, распоряжайся.

В вагоне, устав за переход от дома до вокзала, задремали. Аля, закрывая глаза, подумала: у нее теперь есть выходные… так необычно.

Когда они пошли от неведомого полустанка к неизвестной деревне, уже взошло солнце. Кругом снег, белый, с розовым подсветом, неоглядный. Двигались по едва видимой дороге, запорошило санные следы, не колеи, а бесконечно тянущиеся вмятинки, видать, почти не ездили тут, да кому и зачем? Едва приметная дорога шла под уклон.

Аля тянула свои санки за шнурок, они опрокинулись раз, другой. Такие удобные для катания — на высоких ножках, ловко сидящих в узких полозьях, с гнутой спинкой, сиденье обито, правда, вытертым уже, бархатом, — для перевозки поклажи они не годились.

— А как же муку повезем? — поправляя узлы на санках, спросила Аля.

— Обожди, девка, муку еще надо вымучить, — пасмурно смотрела на хлопоты Али Нюрка, укоротила шнурок, завязав его.

Опять Аля тянула санки, теперь они шли ровнее. Как лихо скатывались они с горки, которую на церковном дворе, или попросту — на церковке построил взрослый сын попа. Жила поповская семья тут же, в доме за церковью, и верзила-попович, полив свою горку водой, разрешал кататься любому за… пятак.

Горка с бортиками, но санки высокие, летишь на них в вихре снежинок, дух перехватывает… С Алей охотно менялись, и за свои саночки она вволю накаталась на низеньких ползушках, на фанерке-ледянке, даже на залитом водой решете — летя вниз, оно крутилось. А ее санки выдерживали до трех седоков, больше не помещалось. Игорь садился задним, потом Аля и еще кто-нибудь из малышни. И катились во весь дух, а Игорь еще и толкался в лед длинными ногами, ускоряя полет. Иной раз сваливались, на них налетали ледянки, решета… куча мала!

— Считай, пришли, — махнула Нюрка рукавицей вперед.