Малая Бронная - [59]

— Что с тобой? — тронула Натка плечо Али.

— Вспомнила тот день… может, Славик один шаг не сделал к жизни, я же звала, он шел за мной. Или нас вместе? Меня задело, а его… совсем. Куда попало, не знаю, спрашивать у Зины боюсь, но крови будто не было, да ведь все засыпало землей. Славика я видела, а о Пашке тоже не верится, не видела его… неживым. Так страшно — лежал передо мной Славик, и уже его не было.

Натка все плакала, а Аля завидовала: наверное, так легче. Вот она вытерла слезы, спросила, виновато моргая:

— Письма есть?

— Ни от кого.

— Пусть не пишут, только бы живые…

Вошла мама, за нею Нюрка с Машей, все в пальто, платках.

— Наточка, здравствуй! — так и просияла мама. — Вот радость.

Еще бы не радость, Натка жива! Как мама не слегла после гибели Славика? Надо было выхаживать дочь, это придало ей сил.

— Ничего не спрашиваю, — замахала мама на поднявшуюся к ней навстречу Натку. — Главное, жива, цела, — она поцеловала Натку, прижала к себе. — Может, пойдешь с нами? В кинохронику на Тверской, парад смотреть.

— Да, успеваю, увольнительная до вечера, конечно же, я с вами. Потом раненым расскажу, им это лучше лекарств, как воздух.

Аля смотрела, как целуют Натку Маша и Нюрка. Раньше у них к Натке никакой особой нежности не замечалось, а вот она с фронта, и вдвое дороже им стала.

Когда проходили мимо дверей первого номера, Натка вздохнула:

— Где Мачаню носит? Да еще с ребенком. Я Люську так и не видела.

— Небось отоваривать карточки потащила Люську, с детьми без очереди, — заметила Нюрка.

— Вот и взяла бы дите, — посоветовала Маша. — Пригодилось бы во всех отношениях, своего-то не ждать, а так кормилец будет.

— Сама прокормлюсь, а ребенок в такое время несподручен мне. Замиримся, может, и возьму.

— Замиряться она собралась! — возмутилась Маша. — Победим.

— Победим… — вздохнула Нюрка.

Дошли быстро, снег под ногами только поскрипывал. Маленький зал кинохроники на Тверском бульваре полон.

— Вот так, — удовлетворенно сказала мама. — Когда жизни касается, все сами идут.

Оживление, говор по рядам были до самого начала. Но вот погас свет, и наступила тишина.

На экране знакомое-презнакомое: Красная площадь, Кремлевская стена, Мавзолей Ленина. И снег.

— Точно, седьмого снег падал, — радостно подтвердила Маша, и на нее зашикали.

Вот они, солдаты… Ничего в них парадного. Идут строем, с оружием и вещмешками, шинели и шапки в снегу, и под ногами снег. Сосредоточенные, в полной готовности, они идут по Красной площади, а дальше — бой. В зале сидели, не сводя глаз с экрана. Знали, что эти солдаты уже были не в одном бою, многие теперь в госпиталях, а иных и вовсе нет… Но на экране глаза солдат обращены к трибуне Мавзолея, на которой стоит Сталин.

— Как отец на сынов глядит, — сказал кто-то громким шепотом, и на него не зашикали, соглашаясь.

Никто из сидящих здесь не видел Сталина в жизни. Негромкий, с акцентом голос в эфире звучал тоже крайне редко, только по наиважнейшим поводам, поэтому сказанное особо ценилось.

— Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и колхозники, работники интеллигентного труда, братья и сестры…

В зале заплакали. Лицо Сталина, немолодое, пасмурное, люди рассматривали жадно, со смешанным чувством страха и преданности. Ждали.

— От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую и поздравляю с двадцать четвертой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Зал взорвался аплодисментами, сейчас же погасшими: как бы не пропустить важных слов.

— Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы.

— Очутился… Не верил бы немцам, тогда не очучался бы, — бормотала Нюрка зло.

— Он как на духу, всю правду, — возразила Маша шепотом. — В надежде, поймут, мол…

— Правда!.. Кто ее знает, где она, — бурчала Нюрка.

На них опять зашикали, нетерпеливо ловя слова с экрана.

— Враг рассчитывает, что после первого удара наша армия будет рассеяна, наша страна поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался.

И опять захлопали. Зал оживился. Люди словно сбрасывали тяжесть с души или хотя бы часть ее — Сталин давал самое важное, нужное сейчас.

— Не так страшен черт, как его малюют! — эти его слова покрыл смех, и уже кивали, соглашаясь с тем, что: — На нас смотрит весь мир…

Да уж, это так. Лихо прошлись немцы по Европе, а тут завязли, как ни крути, топчутся.

— Смерть немецким оккупантам!

И эти слова остались главным лозунгом, ведущим к победе, до конца войны для всей страны, начиная от фронта и до самой малой избушки в глухой окраине.

Смерть… Только смерть захватчиков была освобождением.

— Явились со смертью, за своей смертью, — злорадно усмехнулась Маша.

— Чшш…

— Под знаменем Ленина — вперед к победе!

Красная площадь дрогнула, пошли курсанты артиллерийского училища, войска НКВД, пехота, ополченцы. Шли от Мавзолея, мимо храма Василия Блаженного, спускаясь к реке. Их сменила кавалерия, держа конный строй, и тоже спустилась за пешим войском к воде.