Малая Бронная - [29]
— Они ж не работают, сидят у мужей на шеях!..
А у Филиппова, хотя давно не было не только Филиппова, но и дома, в котором помещалась когда-то его булочная, продавались хрустящие французские булочки, душистые крендели, немного тягучие, вкусные! Нет! Об этом не надо. Булочек, конечно, теперь нет, но хлеба им с мамой хватает: ее, Алины, восемьсот рабочих граммов да пятьсот маминых, служащих. Не голодные.
Хотела от памятника Пушкину перебежать через дорогу к Большой Бронной и по ней домой, но тут одновременно закапал дождь и дали отбой. Высыпали люди, заурчали моторы, с грохотом пошли танки. А Аля стояла и смотрела, как дождик смывал с головы Пушкина, с его крылатки, с цветов у постамента пыль. Странно, она не могла вспомнить, когда был дождь в это лето? Спешка, круговерть, усталость замотали, вместо прогнозов погоды теперь были налеты фашистов.
Почувствовав холодок прилипшего к спине платья, глянула еще раз на заблестевший памятник. Пушкин вроде бы и не такой уж печальный… Бежала по Тверскому, жадно вбирая свежий запах омытой дождем листвы и отсыревших дорожек.
Во дворе кучкой стояли женщины, как шли из убежища, так и остановились под кленами. Увидев Алю, мама просияла и тут же возмутилась:
— Утром бомбить приноравливаются, мало им ночи! — Подумав, заключила: — Это они после налета наших на Берлин мстят.
— Не понравилось? — и кругленькая Зина сердито нахмурилась: — Мало им всыпали!
— Да, но… и там дети… — сказала мама тихо.
— А у нас чурки? Два месяца вздохнуть не дают! — кипятилась Зина.
— Два месяца… как вечность. — Вера Петровна покачивала завернутого в плед Пашутку. — Мужчина в убежище сказал, Гомель сдали и под Ленинградом тяжело… Анастасия Павловна, Муза-то на фронт ушла.
— Снайпером? — вскинула глаза на Веру Петровну Аля.
— Ага, глазами стрелять по военным, — усмехнулась Зина.
— Нет, будет пока машинисткой в финчасти. На Пашутку и не глянула, сказала: чтоб не скучать. Может быть, и так… — И Вера Петровна крепче прижала к себе малыша.
— Молодая, мужа нового надо ей, — стояла на своем Зина.
Несправедливо. Но и мама молчит. К ним подбежала Нюрка:
— Заспалась в убежище, никто в бок не толкнул. Радость у меня, женщины! Федор мой в лагерях и работает по своей линии.
— И каково твоему повару в безопасном месте? — прищурилась Вера Петровна в тяжелом раздражении.
— Пишет: жить можно, — не замечая неприязни окружающих, радовалась Нюрка. — Пять лет ему определили, а война замирится, амнистия все простит.
— Не надо бы такими новостями хвастать, — подтолкнула Нюрку Анастасия Павловна, показывая глазами на Веру Петровну.
— Не тебе, Пална, тыкать мне в глаза стыдом, твоя семья живет без опаски.
— У меня, Нюра, видит око, да зуб неймет. Некому на фронт, правда, от того и мучаюсь.
— Чудная ты, Пална… Другая радовалась бы, что сынов нет, некого оплакивать, — все громче гомонила Нюрка.
— Слушай, Нюр, а чего это ты так кричишь? — вдруг спросила Анастасия Павловна.
— Под волну попала прошлой ночью. Громкое гудит, ничего не разбираю, а тихое слово, или ложка звякнет, слышу. Я тоже от войны пострадавшая! Да это ничего, только бы Гитлера придавили, а уши и сдобность свою я возверну. А вона, смотрите, на крыше зенитчики угнездились! — ткнула она рукой в сторону школы.
Все подняли головы. На крыше топорщились стволы пушек, возле них суетились люди в военной форме, но вместо привычных мужских голосов — девичий смех!
— Мужиков им мало… девчонок на крышу… — перекрестилась Зина: — Помоги им, боженька…
— Они с перепугу не туда пальнут, а нам крышка, — прокричала Нюрка и махнула рукой: — Оставайтесь со своими защитницами, а мне пора на шоколадную работу, — и пошла, тяжело и бесшумно.
Стараясь понять, в чем секрет Нюркиной походки, Аля внимательно следила, как она ставила массивную ногу… вроде подошва у нее мягкая, нога перекатывается с пятки на носок. Наверное, так легче, не всей ступней сразу на землю. Это у нее от прошлой работы, проводница почти все время на ногах, пол под ногой в вагоне неверный, вот и приспособилась.
— Женщина в любом деле самый надежный работник, — сказала Вера Петровна.
— Мне бы Славика уберечь, — затвердила о своем Зина. — Отец-мать на Севере, золото ищут, оно в сейчасную пору для оружия нужно, чем покупать за границей. А Славик такой смелый, того и гляди на фронт вдарится. На завод без спросу пошел…
— Зато карточка рабочая, — напомнила Аля.
— Это дело второе, отец-мать посылки шлют, я себе лишнего не позволяю, ребенок накормлен. Говорила, уедем в какую-нито Туркмению: спокой, живи себе, так и не слушает, хоть вяжи, да не осилю. Почти с тебя, Аленька, вымахал, красавчик мой… таким бравым мужчиной будет, всех завлечет. — И Зина улыбнулась, круглое лицо засияло, и так это было непривычно, что все тоже заулыбались.
— Ваше счастье, что ему только пятнадцать, пока дорастет до восемнадцати, война будет только в воспоминаниях, — грустно сказала Вера Петровна.
Благодарно кивнув, Зина побежала к себе, в третий номер.
— Молоко носит ваша молочница? — спросила Анастасия Павловна, заглядывая под приподнятый угол пледа на малыша. — У меня овсянка есть, пришлю с Алей, маленькому это хорошее подспорье.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».