— А что это за зверь такой — старшой?
— Такой, что вся сила в нем. Как командир над рядовыми солдатами, он делает с нами что хочет: захочет послать меня с почтой, пошлет, не захочет, не поеду. Дал ему взятку, смотрителем попросит сделать; не понравишься, пожалуется почтмейстеру, и тебя переведут в самую бедную контору. Одним словом, сила. Его и ямщики и смотрители боятся, потому что почтмейстер его любит; он всегда при почтмейстере: ходит к нему с рапортом каждое утро и ездит с ним по епархии (по губернии то есть).
— Ну, и доходно?
— Квартира готовая, жалованья нам идет по четыре рубля серебром в месяц да от очередей, то есть от носки писем, получаем рублей по восемь в месяц. В Новый год и в пасху ездим славить по городу и потом делим рублей по пятнадцати и больше на брата. Когда с почтой ездим, нас поят водкой, угощают. Особенно мы отдыхаем и гуляем в уездных конторах.
— Дело! Ну, а эти, старшие-то?
— Почтмейстер наш получает тридцать два рубля в месяц, и, вероятно, по зависти, что он статский советник и ровен разным председателям, которые получают жалованья по двести рублей в месяц, он приучил народ, то есть корреспондентов, так, что они шлют ему к рождеству или Новому году и к пасхе чай, сахар, а то и муку. Это в обычае у богатых купцов. И эта манера привилась к его помощнику, двум сортировщикам, у простой и у денежной корреспонденции, и к старшому, которые получают, вместе с письмоводителем и контролером, жалованье от вольной почты.
— Жить можно!
— Еще бы!.. Говорят, что нам обещают прибавки жалованья, да молчат всё.
— Так надо поступать скорее.
Лукин дал Максе десять рублей денег и послал его к старшому.
Через неделю Максю приняли в почтальоны, с обязательством прослужить в почте пятнадцать лет.
Исключенным семинаристам, людям бедным, очень трудно поступить на коронную службу. Хорошо, если у них есть знакомые или товарищи, занимающие должности столоначальников, но и тогда примут на службу только в таком случае, если есть вакансия. Самые бедные из них искали места в почтовой конторе, но и там даже вакансий почтальонов не бывало в течение двух месяцев. Кажется, должность почтальонская незавидная, но и за нее брали деньги или нужна была рекомендация влиятельного человека. Прежде почтальон считался наравне с рядовым и обязывался служить почте двадцать или пятнадцать лет. Не принадлежавшие почтовому ведомству могли выходить оттуда, но с правом записаться в податное состояние, а принадлежавшие имели право выходить не иначе, как получивши чин обер-офицера. Почтальон не получал чина вовсе и мог, прослуживши сто лет почтальоном, умереть, не имевши звания унтер-офицера. Это зависело или от самого почтальона, или от почтмейстера. За деньги или по взгляду почтмейстера почтальон мог быть сортировщиком или станционным смотрителем и получал чин по званию канцелярского служителя по установленному законом порядку. С человеком, принадлежавшим почтовому ведомству, делали что хотели: его наказывали розгами, смещали в сторожа и отдавали в солдаты.
Макся оделся в форму и поместился жить в дворне губернской почтовой конторы в числе четырнадцати почтальонов.
Губернская контора помещается в угловом каменном доме, и в этом же доме живет почтмейстер; рядом с этим домом построен флигель, где живут письмоводитель, контролер и помощник губернского почтмейстера. Против них двор, потом амбары с погребами и сараями. Через двор помещаются в другом дворе два деревянных флигеля, один для сортировщиков, другой для почтальонов. Почтальонный флигель устроен на скорую руку и очень неудобен для обитателей, составляющих все почтовое население. В нем два коридора. В одном две двери, и эти двери идут — одни в квартиру старшого, занимающего комнату и кухню, а другие в квартиру двух семейных почтальонов, из которых один занимает комнату, а другой кухню. В другом четыре двери, и здесь почтальоны живут таким же порядком, как почтальоны в первом коридоре, с тою только разницею, что здесь больше крика, ругани и драки от стряпни, пьянства и проч., чем в том, коридоре, где семейство старшого постоянно на виду. Холостые почтальоны живут отдельно в комнате и кухне, а едят у семейных почтальонов. В этой холостой поселился и Макся и стал на хлебы к семейному почтальону по двадцать копеек в сутки.
С первого же дня Максю удивила обстановка почтовой жизни. Он увидел такой беспорядок в почтальонских семействах, какого он не замечал у хозяек-мещанок; пьянство женщин, ругань их, драки между собой и свободное обращение интересных особ с мужчинами вскружили его голову,
— А, новичок, здравствуй! — сказала ему одна молодая девица, когда он вошел к одному почтальону, у которого было в сборе три семьи, составляющие шесть женщин и двоих мужчин.
— Как зовут? — спросила другая.
— Нашего поля ягода, — сказал один почтальон.
— Кутейник! — прибавила третья женщина, хлопнув его рукой по плечу.
— Ну, обстригем.
— А когда спрыски будут? Позовешь? — приставала вторая женщина и закурила папироску с корешками русского табаку.
— Позову.
— То-то. Мы тебе песенку споем, такую залихватскую!
— Куды тебе! Ты ее, Максим Иваныч, не слушай, она всех молодых скружила да надула.
