Макся - [4]

— Братцы, я пожалуюсь. — Максю избили за это. Однако мир скоро водворился в курье. Крюков и Косой дали Максе рублевую бумажку, кошелек с медными деньгами и с двумя семигривенниками положили с платком обратно в карман дьячковского подрясника, а остальные деньги разделили между собой поровну. Максе заказали молчать. Макся долго не спал, не спал и Крюков. Макся видел, как он вытащил из кармана подрясника Косого медные деньги и бумажку.

III

Утром Максю разбудили, как только подали звонок. Косой повел его на колокольню и заставил звонить. С трепетом принялся Макся за свое дело. Косой ругается, что он не так стоит и не так за язык берется. Дул ветер; Макся страшно озяб; его трясет.

— Ой, не могу! — говорит Макся; на глазах у него слезы.

— Что, брат! — хохочет Косой. — Что дрыгана-то сказывать?

— Беда!

— Ну, звони во вся, скачи, согреешься.

Макся не умел взяться за веревки, протянутые к колоколам, да у него и пальцы рук начали белеть. Косой показал Максе, за какие веревки нужно браться и в будни и в праздник, и лихо отзвонил три раза во вся, прискакивая и что-то напевая.

— Мне, брат, не холодно! — хвалился он и принимался наскакивать.

Около ранней обедни Косой отправился с руганью к ключарю, а Крюков к эконому, и оба показали Максе, как ему нужно отзвонить обедню. Макся с трудом справил свою службу.

Первый и второй день прошли скучно для Макси. Товарищи его попрежнему приходили домой пьяные, хвалясь тем, что они сбарабали-таки сегодня по двадцати, по тридцати копеек серебром. Приходили к ним и дьячки приезжие покурить. А приходили они потому, чтобы погреться, так как им долго приходилось мерзнуть около консисторской прихожей. Тут рассказывались разные дела, закулисные тайны и всякие сплетни и все то, что делается, во всей губернии. Звонари не переставали вытаскивать из чужих карманов деньги, обворовывали друг друга и дрались не на милость божью.

Как бы то ни было, а Максе нужно было привыкать к звонарничанью. Он привык к своим товарищам, учился делать с ними то же, что и они, пьянствовал, пел и научился обворовывать приходящих к ним для куренья. Теперь уж Макся не плакал.

Через две недели Косой попал за что-то в полицию, Крюков стал справлять его должность у ключаря, а Максю приставили к эконому. Дела у эконома ему было немного. Так как этот эконом не держал келейника, то Макся был у него вроде слуги: мел пол, чистил сапоги, ходил на рынок или с бумагами и все-таки исполнял свою должность на колокольне, очередуясь понедельно с Крюковым, с которым они звонили оба в большие праздники и с которым он подружился.

Крюков ругал всех, кто был старше его, за то, что они обидели еще его отца и его считают за собаку; его примеру последовал и Макся. Жалованья им полагалось по три рубля, а на эти деньги жить трудно человеку, привыкшему пьянствовать; воровать деньги у эконома, ключаря и других нельзя было, у певчих денег нет, — они приглашали к себе приезжих подрясниковых, иногда и дьяконов, рассказывали им кое-что, что знали, а те покупали им водки, булок и табаку и сами рассказывали, что знали. Дьячку не жалко было заплатить соборному звонарю рубль за то, что звонарь, хвастаясь своим знакомством чуть ли не со всеми духовными губернии, говорил им, где и какие есть места. Пьяных обирал только Крюков, да и то редко, потому что пьяные редко спали у звонарей. Если же случался неурожай на деньги и не на что было выпить, звонари шли на поздравку к семинаристам, дьячкам и дьяконам. Они до того сделались нахальны, что приходили туда, куда их вовсе не звали. Ходили они на поздравку почти каждый день.

— Макся! — кричит утром Крюков Максе.

— Ну?

— Сегодня, кажется, поздравка у Матвеева?

— Нет, не сегодня. Он еще не посвятился.

— А Топорков получил место?

— Какой Топорков?

— Ну, приезжий дьякон.

— Не знаю.

— Узнай сегодня у обедни.

Узнавши во время обедни, нет ли у кого сегодня поздравки, приятели приходили без церемонии на поздравку. Хозяева не обижались этим. Они знали, что звонари люди отпетые, бедные, да и многие подрясниковые почему-то боялись их. — Ты не шути с ним. Нужды нет, что он звонарь, оборванец и пьюга: он, брат, при самом ключаре служит.

— А тот каждый день с благочинным ездит.

— То-то и есть! набухвостят [1] так, что беда.

Звонарей знали почти все подрясниковые и дьяконы губернии, только звонари мало их знали. Бывало и так, что они не знали, у кого они вчера обедали.

— Крюков, этот, Елисеев, куда назначен?

— А черт его знает. Поди-ко, нам есть дело до всякой шушеры!

Такие даровые попойки и угощения нравились Максе; скверно только, что звонить-то холодно. Уж как он ни старался накопить денег, денег все нет как нет. Скопится рубля три, Макся водки купит, дернет перед каждым звоном и пойдет звонить. Пьяному как-то лучше звонить, Макся стал помногу пить и часто просыпал на улице и в домах свою службу, за что ему крепко доставалось от ключаря и приводилось не раз сиживать в полиции.

Макся скоро научился звонарному искусству: много разных песен звонарческих заучил и разные светские песни певал, когда звонил во вся. Крюков много узнал напевов, и Макся многие перенял от него. Он с большим удовольствием наплясывал на колокольне, больше для того, чтобы согреться. Особенно он любил звонить во вся летом, в хорошую погоду, и то в вечерню. Уж как тут ни наплясывал Макся, как он ни наигрывал! Так ему хорошо казалось наигрывать на колоколах; так и хотелось ему сыграть лучше!.. И день ото дня он ухитрялся и делал какие-нибудь штуки. Недаром в городе говорили, нет во всем мире такого звонаря, как соборный Макся!..