Макамы - [67]

— О Аллах великий, я вижу твой знак! Молитве ты, всепрощающий, внял — и с души пелену сомнений снял. Вы, жители Басры, подарили мне избавление, от божьего гнева спасение — вы достойны высокого награждения!

Тут басрийцы радость свою проявили — чем могли, раскаявшегося одарили. Абу Зейд принимал их подношения, не скупясь на благодарения. Затем с возвышенья спустился, со слушателями простился и пошел, направляясь к реке, а я за ним следовал невдалеке. И вскоре мы уединились, от глаза чужого освободились. Я сказал ему:

— Ты вел себя странно на этот раз. Или ты каялся не напоказ?

Абу Зейд ответил:

— Клянусь тем, кто тайны людские знает и прегрешения прощает, чудо свершилось в моей судьбе: Аллах внял басрийцев твоих мольбе.

Я призвал к нему божье благоволение и попросил подробного объяснения.

Абу Зейд молвил с просветленным лицом:

— Клянусь я твоим отцом, был я обманщиком и лицемером, но, покаявшись, стал для грешных примером. Благо тому, кто сердца к себе привлекает, горе тому, кто проклятьем их наполняет.

Абу Зейд попрощался и удалился, но с того дня шип сомнений в сердце мое вонзился: мне хотелось правду о старце узнать, но никто не мог ни слова о нем сказать. Караванщиков я напрасно пытал, у странников о нем узнавал, но вестей не слышал о нем никаких, словно спрашивал я у скал глухих. И вот после долгих промедлений, огорчений и сокрушений я встретил однажды караван, идущий из очень далеких стран. Спросил я у путников незамедлительно, что они видели в пути удивительного.

И караванщики сказали:

— Мы видали событие чрезвычайное, явление необычайное, никакое чудо с ним не сравнится — ни зоркая Зарка[370], ни феникс-птица!

Я в нетерпении попросил у них разъяснения. И путники продолжали:

— Мы Серудж проезжали после того, как город покинули византийцы, и видели Абу Зейда, знаменитого серуджийца. Был он в плащ шерстяной одет[371] и вел себя словно подвижник-аскет. На молитве он предстоял как имам…

Перебив, я вскричал:

— Неужели то был герой макам?!

Они сказали:

— Теперь это муж благочестивый, праведник, всеми чтимый…

С тех пор стал я случай искать, чтоб вновь Абу Зейда повидать. И вот, снарядившись в путь, я отбыл в Серудж, чтоб на старца взглянуть. И очутился я с ним рядом, в час, когда он был занят священным обрядом: у михраба[372] в мечети он стоял и пред толпой молитву читал. Он был в шерстяную абу одет, которой было не меньше ста лет. При виде старца я страх испытал, как тот, кто в логово льва попал: на лице Абу Зейда я увидел искреннее смирение — и долго не мог унять волнения.

Когда он кончил молитву читать и четки перебирать, он кивнул мне, ничего не сказав, ни о нынешних, ни о прошлых делах вопроса не задав, и так прилежно и рьяно вновь принялся за чтенье Корана, что я позавидовал его усердию в достижении божьего милосердия. Абу Зейд беспрестанно поклоны бил — всецело Аллаху покорным был, падал ниц и снова поднимался, в пояс кланялся и выпрямлялся, на колени старательно опускался — предписаниям Аллаха повиновался и с вечерней молитвой лишь под утро расстался. Потом Абу Зейд в свой дом меня пригласил и пищей простою угостил. Затем в молельню он удалился и, с Аллахом беседуя, там находился до тех пор, пока не взошла заря, благочестивцу отдых даря. Завершая молитву, он богу хвалу воздал, покойную позу на ложе принял и такие стихи нараспев сказал:

Перестань навсегда о весне вспоминать,

О разлуке с любимыми горько вздыхать.

И стоянки весенние брось навещать —

То, что было, ушло, не воротится вспять.

Ты оплакивать должен прошедшие дни,

Что на жизненном свитке ты сам зачернил:

На свои прегрешенья ты честно взгляни,

Поразмысли о том, как ужасны они.

Сколько буйных ночей ты в разгуле провел,

Сколько мерзостных хитростей ты изобрел!

Ты позорные речи в застолиях вел,

В упоении к ложу разврата ты шел.

Сколько раз ты от правды к неправде бежал,

Сколько раз ты грехом свою честь унижал.

Как бездумно ты клятвы свои нарушал

И забавы раскаянью предпочитал!

Ты Аллаха сердил ослушаньем своим,

Непокорностью ты похвалялся пред ним,

Не боялся того, кто, неслышим, незрим,

Счет ведет недостойным поступкам твоим.

Милость господа ты отвергал столько раз,

Словно рухлядь, отбрасывал божий приказ!

Не дрожал ты, услышав божественный глас,

И греховный огонь в тебе долго не гас.

Как безумный, ты низким страстям потакал,

Ты к обману привык и бессовестно лгал,

Обещанья Аллаху ты щедро давал,

Только слова ни разу, увы, не сдержал.

Так надень покаяния платье скорей

И горючие слезы потоком пролей —

Пока ты не дошел до конца своих дней,

Пока тлеет огонь бренной жизни твоей!

Перед богом склонись, признаваясь в грехах,

Ведь прибежище грешного — только Аллах.

Страсти прежние вытеснит праведный страх.

Твой надежный советчик в делах и словах.

О, доколе ты будешь сбиваться с пути?!

Оглянись! Сколько лет ты успел провести,

Не пытаясь заблудшую душу спасти,

Чтобы милость Аллаха навек обрести.

Иль не видишь — подкралась к тебе седина,

В волосах прочертила дороги она,

А когда покрывает висок белизна —

Впереди уже близко могила видна.

Ты постыдных желаний, душа, сторонись,

Быть покорной Аллаху упорно стремись,

Будь правдивой и добрых советов держись,