Макамы - [66]
Что касается вас, басрийских жителей, то и среди врагов нет ваших хулителей. О ваших достоинствах никто не спорит, непослушанье властям вас не позорит. Вы — самые набожные из правоверных, путей вы ищете самых верных. Ваш ученейший муж — мудрец всех времен: на века труд великий им совершен[364]. Среди вас был тот, кто основы грамматики заложил[365], и тот, кто стихам размеры определил[366]. Все у вас есть, чем можно гордиться, — басриец первым быть стремится в делах справедливых, в занятиях благочестивых. Вы молитву в день Арафата[367] установили и в час розговенья первыми рынки открыли[368]. Громче всех муэдзины в Басре взывают, на рассвете с постелей людей поднимают, о начале молитвы возвещают и в зимний холод, и в летний зной, поют голоса их, словно ветер морской. Ведь известно предание, от пророка идущее назидание: «В Басре клич муэдзинов об утренней благостыне далеко будет слышен, как гудение пчел в пустыне». Слава Басры, предсказанная пророком, разлилась по миру широко. Этой славы в веках не умолкнет звон, даже если ваш город будет дотла разорен и судьбою с лица земли сметен…
Тут Абу Зейд приостановился, поток славословий его прекратился, а люди смутились и испугались, что на этом все речи его оборвались. И так печально вздохнул старик, словно час расплаты его настиг, будто грозные мстители перед ним очутились или львиные когти в тело его вонзились. Потом продолжал:
— О жители Басры, вы знамениты своими деяниями, многознанием и благодеяниями! Я, увы, не таков — и кто меня знает, тот поймет, что меня терзает. Но худший из наших знакомых тот, кто знанье о нас против нас повернет… А кто не знает меня и хочет узнать, от того я не буду правду скрывать: и в Тихаме и в Неджде[369] я бывал, и Йемен и Сирию проезжал, по пустыне ходил, по морю плыл, и ночью и днем в путь выходил. Средь людей оседлых я в Серудже родился, но всю свою жизнь в седле находился. Во многих делах я был сноровистым: укрощал коней норовистых, в ущелья узкие проникал, запертые замки открывал, в схватки и стычки не раз вступал, умел я и камень растопить и скалу в куски раскрошить.
Спросите вы Запад и Восток, того, кто низок, и того, кто высок, спросите всадников отряды, спросите людей в бедуинских нарядах, у бродячих рассказчиков обо мне узнайте, купцов и шейхов попытайте: скажут они, сколько я дорог прошагал, сколько покровов разрывал, каким опасностям подвергался, в какие битвы бросался, скольких умных людей мне удалось обмануть, к каким проделкам нащупать путь, сколько раз я противился злой судьбе, сколько львов победил в неравной борьбе, сколько парящих с небес спускал, сколько тайн заклинаньем своим прояснял. И хитрость моя так гранила камень, что и в нем загорался щедрости пламень…
Но сочный побег давно засох, седым стал черный висок. Лицо в морщинах, как старый бурдюк, тело согнулось, словно высохший сук. Плащ моей молодости давно истрепался, лишь раскаянья груз на мне остался. Все ясней я вижу своей жизни огрехи и кое-как латаю прорехи. Давно мне известно из рук самых верных и сведений достоверных, что господа нашего всевидящий глаз каждый день неустанно смотрит на нас, что в битве молитва для нас полезнее, чем боевое оружье железное.
Во весь опор я верблюда гнал — и вот пред вами теперь предстал, но подношений не жду и не ждал: теперь я из тех, кто ищет лишь для души покоя и пищи. Я не прошу милости вашей дождем пролиться — лишь молю вас Аллаху обо мне помолиться, за меня перед ним заступиться, чтоб я мог с покаянием к нему возвратиться. Всевышний молитвы людские приемлет, всепрощающий он — и раскаянью рабов своих внемлет.
Затем Абу Зейд продекламировал:
Продолжал рассказчик:
— И каждый усердно за старца Аллаха молил, а старец к небу свой взор устремил — его волнение охватило, и взгляд его слеза замутила. И вдруг он воскликнул так:
— О Аллах великий, я вижу твой знак! Молитве ты, всепрощающий, внял — и с души пелену сомнений снял. Вы, жители Басры, подарили мне избавление, от божьего гнева спасение — вы достойны высокого награждения!
