Мак и его мытарства - [44]

Ночь звездная, и до начала лунного затмения остается ровно час. Они поднимаются на вершину холма, откуда, по словам Кларамунта, природный феномен будет виден лучше. Идут сперва по гравийной дороге, потом по тропинкам и наконец оказываются на холме, откуда весь Дорм как на ладони.

По дороге как бы мимоходом Вальтер спросил Кларамунта, есть ли какая-нибудь причина для того, чтобы – как видится ему во сне, повторяющемся на протяжении многих лет, – он, Вальтер, считал его, Кларамунта, своим учителем? «Не понимаю», – ответил Кларамунт. «Я много лет восхищаюсь тобой, – сказал ему Вальтер, – но до сих пор не понял почему». Кларамунт не без досады осведомляется, уж не полагает ли Вальтер, что ответить на это может он, Кларамунт? После этого Вальтер со стесненным сердцем сознает, что совершил ошибку, сказав это Кларамунту, ибо нет на свете истины непреложней этой: только ему одному дано выяснить все, что он собирался узнать здесь.

Где-то вдали, разумеется, на ферме-масии[43], включили радио, оттуда доносится музыка. «Соседи – это ужасно», – прерывает молчание Кларамунт. «И не говори», – отвечает Вальтер. На макушке холма они усаживаются на твердую землю и ждут возвещенного зрелища – исчезновения луны. И тут у Вальтера возникает ощущение, что Кларамунт, хоть поначалу может показаться нечто совершенно противоположное, расположен сотрудничать с ним и поможет узнать, чем же так восхищен Вальтер. Так и есть. Маэстро неожиданно поддается этому безотчетному чувству, отдается ему и нараспев, как молитву, начинает рассказ о том, что делает он в течение дня.

– Я просыпаюсь в восемь, совершаю ритуальное омовение – принимаю холодную ванну: зимой – лишь несколько минут, весной – дольше. Это разгоняет сонливость. Когда бреюсь, пою, не очень мелодично, поскольку музыкальное чувство просыпается во мне лишь изредка, но с неизменным ощущением счастья. Прогуливаюсь в окрестностях нашего городка, иду в сторону, противоположную той, в какую пошли мы с тобой. Возвращаюсь домой, завтракаю молоком, медом и поджаренным хлебом. В полдень убеждаюсь, что писем нет: на самом деле письма мне никогда не приходят, я не получаю ни малейшего сигнала о том, что существуют другие люди. Поначалу я грешил на Дюрана-почтальона: он меня ненавидит и потому не доставляет почты. Однако вскоре должен был смиренно признать очевидный факт: меня ненавидит не только Дюран, а все человечество. Потом обед, приготовленный и поданный сеньорой Карлиной, и сиеста. Потом я представляю, что перед домом у меня растет столетняя липа, и иногда слушаю «Битлз». Хоть и знаю, что меня боятся, все же изредка иду вечером в город и рассказываю жителям Дорма эпизоды моей чревовещательной жизни.

От этих слов на Вальтера снисходит просветление, потому что теперь он сознает, на чем зиждется мастерство Кларамунта. Как права была Мария, когда сказала ему, скорей всего, на чем-то очень незамысловатом и простом, на том, что открыто взгляду.

«Я понял, что он ушел бы из искусства. Лучшим его произведением было его расписание», пишет Вальтер.

Кларамунт был подлинным мастером разумного времяпрепровождения. Примером того, что жизнь существует и за рамками чревовещания.

«Помню вспышку того мига, который предшествовал затмению. Пролетел ворон, а потом как будто рухнула стена, и у меня возникло такое чувство, будто мы с Кларамунтом стали понимать друг друга в пространстве, находящемся превыше нашей встречи и этой жизни. Он читал мои мысли и давал понять, что со мной происходит то же самое. И, если даже предположить, что это было не так, все заставляло верить нашему единодушию в том, что пребываем не только за пределами Дорма, но и вдали от звездной ночи, которой объят мир».

&

В крыле цокольного этажа, глубокой ночью, склонившись над бумагами, сидела женщина с длинными черными волосами. Я восхищенно смотрел на ее профиль, на очень темную кожу, на позу человека, до самозабвения любящего работать. Будьте добры, сказал я, не знает ли тут кто-нибудь рабочее расписание мистера По?

24

По счастью, я все же не такой параноик, чтобы решить, будто сосед, о котором повествует «Сосед», десятый и последний рассказ в книге, – это Санчес или, чего доброго, я сам. Тем не менее я приступил к чтению со всеми предосторожностями, потому что после появления Кармен в рассказе «Кармен» логично было бы ждать чего угодно, даже самого неожиданного, как, например, вторжения смерти, хотя как раз с этим я бы совладал, ибо с Вороном справляюсь, это ведь всего лишь черный пес. Пес моей депрессии, кризиса, накрывшего меня после увольнения, и я одолел его и принудил к покорности.

Эту тему я пока оставлю, а сам, смеха ради, сообщу, что «Соседу» предпослан эпиграф из Г. К. Честертона: «Мы заводим друзей, мы наживаем врагов, но соседей посылает нам Бог».

Цитата повлияла на мое восприятие того, что я прочел в первых строках рассказа, от которых у меня осталось неизменно интересное ощущение: мне казалось, я читаю хорошего английского ученого, переведенного с исключительной точностью. Вальтер, обнаруживший настоящий талант пародировать Честертона, рекомендует нам углубиться в то, что он называет «лущить красноватые орехи, сидя у доброго камина». И такой зачин сулит много счастья, пусть даже у читателя нет в доме ни орехов, ни камина, а на улице, между прочим, стоит палящий зной – жара, какую можно счесть исторической.