Мак и его мытарства - [42]

Легко сказать – больше ничего: Ворон всегда – в основе всего, он вот-вот постучит в дверь, или уже стучит, или уже здесь и летает по всем нашим коридорам. Ворон – это Смерть, и даже такие, как я, при всем их несомненном умении все переиначивать и видоизменять, не могут истолковать этот фрагмент стихотворения иначе. Перед Вороном я теряю эту свою способность и становлюсь просто куском мяса. Победа неизменно остается за Вороном. Это как «зеро» в рулетке. Банк всегда выигрывает. И все же над Зеро можно подшучивать, издеваться, голос его можно заглушить. Поддельный «посмертный и неоконченный» роман может насмехаться над Смертью, которая так привычно и с таким поразительным упорством неизменно добивается своего.

Сегодня, сам не знаю почему – знал бы, мне бы стало легче – я проснулся и вдруг вспомнил, как моя мать ходила с сумкой из крокодиловой кожи, а потом – те пластиковые прозрачные пакеты, о которых Джо Брэйнард сказал, что они напоминают ему висящие в кладовой мешки с провизией. Я помню и заранее завязанные галстуки на резиночках. А потом вспомнил, что какую бы книгу я ни читал, включая и те, что были запаяны в целлофан, наводивший на меня страх, я в каждой встречал Ворона, и это подобно тому, как Бардамю в первом романе Луи-Фердинанда Селина говорил: «Надо уметь расслышать на фоне любой музыки сотворенную для нас без нот мелодию смерти».

Мне почудилось, что я распознал отзвук этих слов Бардамю в том, что сию минуту, в девятом рассказе, произнес учитель нашего чревовещателя Вальтера: когда этот человек говорит, создается впечатление, будто это и есть самая что ни на есть тональность всех музыкальных произведений, лишенная нот.

Хотя я и собирался взяться за «Призрак писателя» с самого утра, но потом решил отложить чтение до ночи и весь день просидел в ожидании, пока тени сгустятся настолько, чтобы, когда я примусь за книгу, у меня был шанс увидеть Ворона – и, конечно, это обернулось чередой комических совпадений: черная птица, обнаружив меня, принялась вертеться рядом и попадалась мне на глаза целый день и по всему дому, как в какой-нибудь не менее черной комедии. Сколько раз Ворон пролетает рядом с нами в течение дня? Мы бы, наверное, свихнулись, если бы подсчитали.

«Смерть всегда рядом со мной», так, по словам Юнгера, сказал ему Селин и при этом ткнул пальцем в какую-то точку возле кресла, как будто там лежала собачка.

Ах, если бы в течение сегодняшнего дня я сумел бы выдрессировать Смерть, что, по всему судя, удалось Селину с его редкостным даром укротителя!

Короче говоря, в ожидании того лунатического часа, когда можно будет прочесть рассказ, я провел целый день, ненадолго, но зато постоянно прерываемый приступами ужаса от внезапных встреч с Вороном, наделенным, кажется, свойством быть одновременно везде. К какому же учителю пришел Вальтер? Кто он? Логичней всего было бы предположить, что это еще один чревовещатель. Однако необходимо было приняться за рассказ, который, будучи предпоследним в книге, подводил меня к порогу чтения/перечитывания романа, сочиненного Санчесом, моим соседом. И вот, когда спустились первые сумерки, я не в силах был ждать долее и вошел в рассказ о том, как Вальтер был в гостях у Кларамунта, отрекомендованного как «великий учитель», хотя поначалу не представлялось возможным узнать, чему же он учит – ничего удивительного: этого, кажется, не ведает и сам Вальтер, который перемещается в далекий Дорм, понятия не имея, почему же он решил воздвигнуть свой алтарь именно в этой глуши.

Кларамунт был чревовещатель с многолетним стажем, но вершин в этом ремесле не достиг, потому что сам Вальтер пишет: «Я восхищался им, но не за его легендарную способность наделять даром речи многочисленных кукол, а за что-то другое – такое, что я и для себя не могу определить. Как ни странно, но мне никак не удается отыскать причину этого восхищения, но если я в чем и уверен, то именно в том, что восхищался им, восхищался сильно, очень сильно…»

Вальтер ездит в Дорм именно ради этого: ради постижения того, почему же ему столько лет снова и снова снится ему одно и то же, и во сне этом некто требует от него отправиться в каталанские Пиренеи, где затерян городок Дорм, и там попытаться выяснить, почему же былая знаменитость Кларамунт – его учитель. Быть может, этот неотвязный и более чем назойливый сон – не более чем плод спящего разума? Ну, а если нет? Вальтер не может, фигурально выражаясь, сложить руки и закрыть себе доступ к судьбоносному откровению. Он заинтригован, он едет в Дорм в сопровождении Марии, необычайно деятельной и бодрой старухи, которая, будучи закадычной подругой одновременно и его матушки, и сестры Кларамунта, предложила свое посредничество и заверила, что по ее просьбе отставной чревовещатель примет Вальтера. Потому что, судя по всему, Кларамунт – человек сварливого и вздорного нрава, живет, наглухо отгородясь от житейской суеты, и превратился, по всем приметам, в оголтелого скандалиста и задиру, даром что стал совершенно беззуб и брызжет слюнями, вечно окружен сворой своих псов и имеет обыкновение причинять большие неприятности всякому, кто рискнет хоть немного приблизиться к его логову.