Махно. Полковая казна - [56]

Мы заняли немецкие позиции почти без сопротивления врага, и только в окопе, комвзвода Лидовский, сказал,

– Володя, у тебя кровь – .

И действительно, гимнастерка на мне была пропитана кровью. В пылу боя, я даже не заметил, что ранен, а рана была не маленькая. Наверно, та же мина, что отрезала Фролу, голову зацепила и меня. Рана была сантиметров на двадцать пять, грудь и часть живота, были прорезаны, как будто я сделал себе харакири. Причем из раны на животе, из этой битвы.

Позже, историки озвучат, что наши действия способствовали выходу части личного состава второй армии. К концу июля из окружения вышло почти десять тысяч бойцов и командиров. Примерно столько же красноармейцев и комсостава, все же не сумели пробиться сквозь вражеское кольцо. Впоследствии мы узнали, что во многом этому поспособствовал бывший командующий второй ударной армией генерал Власов, который с остатками второй армии, сдался в плен и стал предателем и активным пособником фашистов.

Глава 2

Очнулся я в санитарной машине от неимоверной боли. Машину безостановочно трясло. В кузове сидели и лежали раненые красноармейцы. Кроме раненых с нами ехал санитар, молоденький парнишка с рыжей шевелюрой, подстриженный под «ежик».

– Куда нас браток везут?, – с трудом проговорил я.

– В Ленинград, в госпиталь. Быстро ты очнулся. Военврач, когда тебя увидел с вываленными наружу кишками, подумал, что ты, не жилец, а вон оклемался раньше других, – с улыбкой сказал санитар,

– Мы уже с Московского шоссе свернули на Международный проспект —, сказал медбрат (Международным проспектом до пятидесятого года называли Московский проспект),

– А сейчас, свернули на Лиговский, – продолжал комментировать он.

Я подумал, что нас везут в «Мариинскую» больницу, но для меня было полной неожиданностью, когда медбрат завершил «экскурсию»,

– Конечная, улица Чехова.

Мне показалось, что у меня галлюцинации, но нет, машина заезжала во двор техникума кооперации, где я учился до войны. Оказалось техникум переоборудовали на время войны под госпиталь.

Второй галлюцинацией было то, что среди сестер, принимающих раненых, мне показалось, что я увидел Агату и Елизавету. Они стояли рядом, в белых халатах, с белыми косынками на головах, исхудавшие, усталые, но без тени растерянности, а наоборот полные уверенности в своих силах, но в то же время с болью и состраданием в глазах.

Когда санитары проносили меня на носилках мимо тетки и Агаши, глаза мои впились в них с мольбой о том, чтобы они взглянули на меня. Я попытался приподнять руку, и в этот момент Агата посмотрела в мою сторону. Сначала она не узнала меня, и не мудрено, с последней нашей встречи прошло пять лет. Я повзрослел, возмужал, превратился из худощавого подростка во взрослого мужчину. Годы, проведенные в лагере, безусловно, наложили и свой отпечаток.

Она одной рукой ухватилась за Лизу, а ладошку другой прижала ко рту. Глаза ее были широко раскрыты, она сделала пару шагов в мою сторону, а потом бросилась ко мне.

– Володя, это ты?, – только и смогла проговорить она. Следом, к носилкам, бежала и тетка Елизавета.

– Да, это я, мои родные, – только и смог сказать я. Слезы радости душили меня и не давали выговорить ни слова. Я плакал и улыбался одновременно. Вот так произошла наша встреча после пяти лет разлуки.

Первые часы они не отходили от меня ни на шаг. У них была масса вопросов, и я как мог, отвечал. Потом они рассказали, как пошли работать в госпиталь, и что порой сутками не бывают дома, хотя до дома идти меньше ста метров. В общем, это были первые, сумбурные разговоры после столь длительного расставания.

К первому сентября, моя рана настолько хорошо затянулась, что доктор не просто разрешил, а рекомендовал мне вставать и ходить самостоятельно. Возможно забота моих близких, возможно родные стены помогли, а может организм был молодой и сильный, или вообще рана была не столь серьезная, но как бы то ни было, я действительно мог ходить, не испытывая болей и неудобств.

Все свободное время, а его, к сожалению, у Агаты было совсем не много, она проводила со мной. Мы рассказывали друг другу, как жили и выжили, я в лагере, они в блокадном Ленинграде. Я старался не расстраивать Агашу и рассказывал только забавные случаи из лагерной жизни, она рассказывала, как они пережили самую трудную блокадную зиму. В какой-то момент, из ее глаз полились слезы, она тихо заплакала и прижалась ко мне всем телом. Я обнял ее и нежно повернул голову к себе. В следующий момент наши губы соприкоснулись. Сначала осторожно и не решительно, а затем с жаром и страстью, до головокружения и полного отрешения от реальности. Это был наш первый поцелуй. Мы с трудом оторвались друг от друга, и в этот момент я произнес,

– Агаша, выходи за меня замуж – .

– Я безумно хочу этого, – прошептала она и крепко прижалась ко мне всем телом. Ее сердечко часто-часто стучало, а тело еле заметно вибрировало и вздрагивало.

В этот же день мы поделились этой радостной новостью с Елизаветой. Она заплакала, и по-бабьи запричитала, а потом принесла икону Богородицы, и благословила нас.

Главный врач госпиталя, под Лизину ответственность, отпустил меня на свадьбу на два дня. Зная, что проживаем мы в соседнем доме, он не выдал ни каких документов, а только отдал мне справку, с которой я из лагеря был направлен в штрафную роту.