Магия Зеро - [51]

И она снова поворачивалась к ноутбуку и утыкалась в экран, рассматривать крутящиеся трехмерные модели.

– Очень удачно устроились, – говорила мама новым коллегам и знакомым, которых она без стеснения приглашала на кофе в нашу темную, заставленную коробками квартирку.

В июне папе предложили стать техническим директором стартапа со штаб-квартирой в Нью-Йорке. А день спустя маме пришло извещение, что ее приглашают преподавать, и тоже в Нью-Йорк. Это означало, что она сможет вернуться к исследованиям, подавать заявки на гранты и ставить опыты на песчанках.

– Нью-Йоркский университет! Лаборатория и лаборант на полдня!

Родители прыгали до потолка, тискали меня и бегали покупать шампанское. Они были похожи на двух подростков, у которых по недоразумению оказался ребенок их возраста.

Мы с бабушкой занимались сборами: выбирали, какие вещи она вышлет нам в Америку, а какие останутся в России. Бабушка, включив на смартфоне видеосвязь, ходила по нашей квартире в Петербурге и показывала, показывала, показывала. Огромный в самом начале список сокращался с каждым днем. Все, что осталось в Питере, казалось постаревшим, ненужным, несло тяжелые воспоминания. В конце концов мы решили не брать ничего, кроме папиных раритетных дисков с играми, бирки из роддома с пучком моих первых волос и нескольких альбомов с моими акварельными рисунками.

Потом началась кутерьма с визами в США. Родители опасались, что с ними будут проблемы, и так оно и получилось. Сначала сложности возникли из-за просроченных шенгенских виз. Родители строчили ходатайства и поднимали старые знакомства. В июле пришлось ехать в Неаполь, в августе – в Рим. Но визы все-таки дали – в самом начале сентября, как раз накануне вылета.

Летние события не выходили у меня из головы, прокручивались снова и снова, как карусель. Я болталась по городу: Шугар Хилл, Хайбридж, Гарлем, Вест Сайд[72].

Мы жили на Западной 151-й улице. Родители радовались, что им сдали квартиру на Манхэттене. Я не находила в ней ничего особенного, хотя у каждого была своя комната плюс огромная гостиная, которую родители оборудовали под общий рабочий кабинет. Моя комната была похожа на ту, что я оставила на Ортиджии: темный тесный чулан, окно которого выходит на стену дома напротив.

С папой у нас по-прежнему не ладилось, и он по-прежнему этого не замечал. Тени больше не появлялись, они исчезли с той самой ночи, когда я отважилась посмотреть им в лицо и разглядела в темноте папу. Казалось, они навсегда оставили меня в покое. Впрочем, рогатый корабль тоже не появлялся с того дня в Термини-Имерезе.

Встречи с Верой я попросила пока прекратить. Еще в Сиракузах я случайно услышала из своей комнаты, как мама разговаривает c психологом обо мне. Вера говорила, что девочка, по всей видимости, очень привязана к отцу, что неудивительно: они столько всего пережили вместе, и она в некотором смысле зеркалит особенности его поведения, и ла-ла-ла, и бла-бла-бла.

Родители были заняты своими делами, приходили с работы и наскоро ужинали, потом утыкались каждый в свой ноутбук. Наш рацион не слишком изменился после переезда: пицца, паста, иногда коробочки с китайской едой, едко пахнущей и чересчур жирной.

Бетонный, тесный, шумный город, перенаселенный, сигналящий, курящийся паром из канализации, подходил нам гораздо лучше, чем райские местечки Сицилии. Он держал в тонусе. Родители стали бодрыми, деловыми. Коротко переговаривались, не поднимая головы от ноутбуков. Ясное дело – карьера идет в гору. И снова они напоминали мне подростков. Когда их охватывала потребность гнездования, мы вместе ужинали и смотрели фильм на английском. Мама считала, что наш английский еще далек от совершенства.

Днем, пока они были в офисе и университете, я была предоставлена сама себе. Мама сразу по приезде записала меня на курсы живописи при Музее современного искусства. Я сходила на два первых занятия и мгновенно съежилась: слишком уверенными в себе были ученики – мои ровесники, слишком демократичным – преподаватель, который хвалил всех без разбору и дважды похвалил мой пустой лист. Ученики знали, чего хотят, держались независимо, говорили по существу. Они не болтали глупостей, им не мерещились чудовища, и, я уверена, попробуй я рассказать им о рогатом корабле, они удивились бы моим детским фантазиям. Чаще всего я бывала в дешевом публичном бассейне – в здании, похожем на питерское (железо и бетон), с ржавыми шкафчиками в раздевалке, с мутноватой водой в самом бассейне. Здесь было спокойно. За вход брали всего четыре доллара. В остальное время я ходила по улицам, присаживалась на траву или на скамейки, доставала бумагу и карандаш, чтобы через несколько минут положить их обратно.

В Нью-Йорке медленно, но неотвратимо наступала осень, отсчитывала каждый желтый лист и каждый день, который я проживала без своего дара. Взлетали голуби, проезжали мимо дети на скейтах, сигналили грузовики, люди скользили по мне глазами, скрипела тележка с мороженым. На входе в Центральный парк сидел мим – загримированный под Трампа китаец, выкрашенный с ног до головы золотой краской. Из тех, которые меняют позу, если кинуть монетку. Он глядел прямо перед собой и вызывал смешанные чувства. Перед ним лежала вечно пустая шляпа, я ни разу не видела, чтобы кто-то кидал ему деньги и чтобы он двигался.