Магистральный канал - [56]

— Загадка природы, а не человек, — сказал однажды про него учитель Лысюк. — Сам неряшливый, а как хорошо поставлен у него учет. Редкое, исключительное явление на свете.

Известно, колхозники не пропускали случая посмеяться над неряшливостью Карповича. Устин как-то притащил в правление метровые кузнечные клещи и с самым серьезным видом предложил счетоводу вырвать этими клещами больные зубы.

— Не могу спокойно смотреть на твой разбойничий профиль, — проговорил Устин. — Ангелы небесные и те перестали бы улыбаться, увидав такой кислый образ… Это ж только детей и женщин пугать таким лицом. Правду сказал учитель: «Загадка природы, а не человек».

Недовольный, что его оторвали от счетов и ведомостей, Загадка Природы поправил на щеке повязку и начал записывать телеграмму, поспорив для начала с телефонисткой по поводу того, что она торопится и говорит неразборчиво. Но по мере появления на бумаге новых строчек, менялось и выражение лица Загадки Природы. Повязка съехала сперва на лоб, потом на нос. Счетовод отставил от уха трубку и швырнул повязку в угол. Когда телефонистка досказала последние слова телеграммы, счетоводу показалось, что он ослышался.

— Секретарь Цека? — крикнул в трубку. — И ты не шутишь?! Павлику, молокососу этому, телеграммы пишет?

Неизвестно, что ответила телефонистка, только Загадка Природы вынужден был прочитать в трубку то, что от нее принял, и после этого как одержимый выскочил во двор и помчался на улицу.

— Гей, хлопец! — крикнул он, увидев. Мечика. — На, отнеси эту бумажку Митьке Попку. И чтоб он на одной ноге доставил телеграмму на магистральный. Слышишь, лети на крыльях!

Митька Попок только что вернулся после разноски. Рассевшись на дубовом чурбаке и поставив возле себя шайку с водой, он смывал со своих босых ног комки засохшей грязи и торфа.

— Дядька По… По… — начал и захлебнулся Мечик. — Телеграмма, дядя Немогай! Срочная! Павлику Дерашу…

Митька Попок строго взглянул из-под козырька кавалерийской фуражки на хлопца.

— Так чего же ты хочешь, если и телеграмма? Разве не видишь, что я уже пошабашил? Я, браток, ног под собой не чую. Целый день прыгал через канавы. Коли ты уж взялся нести, так неси, и я тебя очень прошу.

— Хорошо, — обрадовался Мечик и направился на улицу. — Телеграмма из Центрального Комитета партии.

Митька Попок быстро вскочил с чурбака и замахал руками.

— Подожди, подожди, Мечик!.. — крикнул он, перевернув ногами шайку с водой. — Дай мне поглядеть на эту телеграмму.

Мечик нехотя вернулся и подал Митьке Попку бумажку.

— Эге ж, — вдруг заговорил письмоносец, прочитав телеграмму. — И что это я за дурак такой, чтоб поручать детям такие партийные документы! Эдакую, хлопец, ответственную телеграмму должен нести доверенный человек. Ого!.. Ну и голова моя дурная…

Митька Попок так ринулся на улицу, будто ему было не сорок пять, а двенадцать — пятнадцать лет. Он бежал и кричал всем встречным, что такой замечательной почты он никогда в жизни еще не носил, что все зеленобережцы лопнули бы от зависти, если б знали, какую дорогую посылку он сейчас должен доставить Павлику Дерашу… Но в конце деревни Митька Попок неожиданно остановился и снова помчался домой.

Мечик все еще стоял у Митькиного двора, ошеломленный ловкостью и дальнейшими действиями почтальона.

— Пойдем со мной! — взволнованно, с трудом переводя дыхание от быстрого бега, проговорил Митька Попок. — Посмотришь, как надо носить такие важные документы…

Он забежал в хату и быстро стал стягивать с себя рабочую рубашку и забрызганные болотной водой штаны. Достал из шкафа синюю, как весеннее небо, новую рубашку, потом снял с крюка пустую почтовую сумку.

— Положи, Мечик, телеграмму туда, — прочувствованным голосом говорил почтальон. — Полагается нести в сумке, а не в руках. Это ж официальный документ… Ты, браток, не сердись, что я тебе сказал сперва одно, а потом другое… Где же это мой пояс? Куда он подевался, лихо его забери?..

В это время далеко за деревней что-то тяжко громыхнуло. Мечик выглянул в окно и увидел густую черную тучу, надвигавшуюся на Зеленый Берег.

— Что это там такое? — натягивая сапоги, спросил Митька Попок. — Не дождь ли собирается?

— Собирается, — разглядывая вместительную кожаную сумку, ответил Мечик.

Митька Попок заторопился. Заметив, что Мечик заинтересовался его сумкой, заговорил еще более прочувствованно:

— Если б ты, Мечик, знал, что это за сумка… Сколько она людям новостей принесла, сколько радости, а порой и горя… Заполнишь ее всю газетами и письмами. Распухнет она, как гора. А не тяжело нести ее! Даже если там три пуда почты. А вот бывает, положишь одно письмо, и никак ее, проклятую, шкуру эту чертову, на плечо не поднять. Ноги не идут, ремень будто ножом спину режет… Люди тебя встречают с радостью, с надеждой: «Заходи, Дмитрий Степанович. Садись, Дмитрий Степанович. Небось притомился…» Щебечут возле тебя, словно птички в пуще. А ты им бах, как обухом по голове, достаешь проклятое письмо: умер сын… Вот какую весть тащишь иной раз в этой сумке! Это не сумка, а напасть какая-то… Сгорела бы она в огне, холера такая…

Наконец Митька Попок кончил свои сборы. Пока он искал палку и вешал на плечо сумку, туча уже покрыла небо. В хате быстро потемнело и стало как-то тревожно, тихо. Тихо было и на дворе. Ни один листок не трепетал на зеленом молодом клене возле колодца. И вдруг ярким синим светом вспыхнули окна, весь двор. От такого яркого света стало больно глазам. Когда Мечик раскрыл их, Митька Попок уже переступал порог.