Магистральный канал - [45]

— Сколько вы, дядька Сорока, думаете сегодня выкопать? — избегая настороженных взглядов мужчин, спросил Павел.

Сорока быстро обернулся и провел тыльной стороной ладони по своим шелковистым усам.

— Дядька Сорока сегодня выкопает больше, чем вчера, — ответил старый землекоп. — А ты чего хотел? Закурить?

— Не-ет, дядька Сорока…

— Ну, так и будь здоров. Нет у меня времени на разговоры.

В эту минуту к мужчинам подошел Устин. Заметив Павла, он вдруг оживился:

— Посмотрел я сейчас, комсомольцы, на вашу работу. Вы же профиль искривили. От магистральной линии отошли больше, чем на полметра. А теперь что: засыпать станете? Слышишь, хлопец?

Павел ничего не ответил. Не обращался он больше и к Сороке. Павел быстро побежал в комсомольскую бригаду, схватил мерку и стал замерять ею по магистральной линии. Кто-то из бригады «взрослых» начал подсчитывать его участок.

— Зачем он приходил? — спросил с тревогой в голосе Устин, — Может, на соревнование Ивана вызвать?

— Не сказал.

— Не отважится.

— Такой отважится! — возразил кузнец. — Вы знаете, когда он прибежал ко мне сегодня? Еще до рассвета. Сплю я, самого наилучшего профиля сны вижу, а тут вдруг такой стук в дверь, что даже окна задрожали. И крик слышу: «Вставай, дядька Устин. Дело серьезное». И какое ж вы думаете, мужики, у него серьезное дело было? Лопату ему снова переделать! Четвертый раз… Надоел он мне хуже горькой редьки. Ну, чего вы пялитесь туда?

Колхозники уже не слушали старика. Внимательно и напряженно они смотрели в сторону комсомольской бригады, и вдруг один из них крикнул:

— Так он же седьмой десяток отмеряет. Уж не с ума ли сошел хлопец?!

Павел и в самом деле отмерял седьмой десяток метров. Поставив колышек на границе своего участка, он взял в руки лопату и начал выбрасывать торф. Тогда старшие мужчины зашевелились и стали соскакивать в канаву.

Павел уже не слышал и не видел, что делалось вокруг. К нему подходили Захар Петрович, фоторепортер, шумно стаскивали ребята в одно место вырубленный кустарник, но он не выпрямился, не заговорил. Хорошо заостренный широкий заступ легко врезался в податливый грунт. Теперь лопата набирала торфа в два раза больше, чем вчера. Когда было выбрано метров пять, Павел почувствовал, что ему жарко. Он снял верхнюю рубаху и решил отдохнуть минут десять. Но, оглянувшись на Сороку и увидев, что тот работает, снова схватился за лопату. Ведь за десять минут Сорока мог обогнать его на метр. Это никак не входило в расчеты хлопца. Он отдохнет, когда дойдет вон до того пенька. Это будет около десяти метров. Легкий весенний ветер ласкал оголенные руки Павла, забирался под синюю майку. По резиновым сапогам струилась бурая вода. Тяжелыми плитами ложился на лопату мягкий торф. Дойдя до пенька, Павел решил, не делая перерыва, копать еще метров пять — все же меньше останется на послеобеденное время. А когда прошел до очередной отметки, он вдруг почувствовал, что его уже не тянет отдохнуть. Солнце показывало полуденное время, и вот-вот должен был быть сигнал на обед. Оставшиеся минуты уже жалко было тратить на перерыв. Теперь Павел, с тревогой ожидая сигнала на обед, не назначал себе никакой границы, а старался выбросить наверх как можно больше торфа. Он даже не оглядывался на пройденный путь, не смотрел и вперед, на то место, где был обозначен конец сегодняшней нормы, казавшейся колхозникам неестественной и сумасбродной!

Когда наконец прозвучал сигнал, Павел выпрямился и только теперь оглянулся. Оглянулся и нахмурился: шагах в четырех от него стоял Моисей Коган с нацеленным на него аппаратом.

— Павлик! Дружок! — послышался с другой стороны канавы взволнованный голос Захара Петровича. — Вылезай скорее! Ну, чего ты стоишь?!

Белая парусиновая фуражка слетела с головы председателя и упала в ржавую воду канавы. Поседевшие волосы засеребрились на солнце, заиграли с ветерком. Изрезанные мелкими морщинками веки подозрительно заморгали.

Помогая Павлу выбраться из канавы, Захар Петрович чуть сам не угодил в нее. Впервые видел Павел в таком настроении этого старого коммуниста, поседевшего в суровых битвах гражданской войны, в бесконечных заботах колхозной жизни.

— Ты знаешь, сколько ты выкопал до обеда? — с возрастающим волнением кричал Захар Петрович. — Ты до обеда сделал столько, сколько Иван Сорока вчера выкопал за целый день. А сколько же ты еще после обеда сделаешь, Павлик!.. Да ведь это же наши комсомольцы выдержали такое испытание, сдали такой экзамен!..

Какой удивительный этот человек! Только теперь Павел понял, что под суровым обликом часто бывает спрятано самое чуткое сердце.

«ЭХ, СТАРАЛСЯ Ж НАШ ИВАН…»

Пришел черед беспокоиться и волноваться самоуверенному Ивану Сороке. Еще не всходило солнце, еще только загоралась на востоке заря, а опытный землекоп уже не один раз выскакивал во двор, чтобы взглянуть на свежевыбеленную трубу хаты Дерашей. Но не вился голубой дымок в легкую глубину летнего неба, не стучали ведрами, не скрипели двери — все было тихо у соседей. Успокоившийся Сорока возвращался в свою хату. А через десять минут его снова охватывало беспокойство.

— Евфросинья, слышишь, Евфросинья? — тормошил Сорока жену. — Скорее вставай. Вон у Дерашей дым, как из паровозной трубы, повалил… Он убежит на болото раньше меня!..